Подошли к нашей лодке. Очевидно, ещё не доходя к нам, освещая всё впереди, они увидели что-то тёмное под лодкой, потому что подошли к лодке уверенно. Наклонясь вниз, и светя на нас фонарём, один говорит: «А ну-ка, кто здесь, вылезай!». И из нашего «рая в шалаше» нас выволокли на свет божий, как подозреваемых, вроде диверсантов каких.

Ведь шёл уже четвёртый день войны. А береговая черта Чёрного моря – граница. «Брат попал, и я попал. Оба мы попали». Дело в том, что мне всего 11 лет. А брату уже 16 лет. Это уже взрослый человек, и может быть шпионом или диверсантом. Мы им объясняли, что мы, и кто мы. Что мы провожаем отца. Но разве можно нам поверить сразу? Звонили куда-то, уясняли. Наверное, звонили в военкомат, проверяли. И до утра нас оставили в отделении милиции. А доставил туда нас пограничный наряд, который делал обход и нас обнаружил там, на берегу моря.

Это был маленький эпизод, но уже другой жизни. Та, довоенная пора осталась там, далеко, в прошлом. Хотя прошло всего четыре дня. Пошёл другой отсчёт времени и жизни.

И вот она, пришла к нам в гости, незваная, страшная война. Свалилась на голову внезапно, хотя об этом постоянно говорили, с надеждой, что Бог даст, пронесёт её мимо, и не будет войны. Но она, как видите, нас не миновала. Ещё вчера люди трудились. Только что убрали с полей хлеба.

Сколько было возможно, теперь вывозили зерно, началась эвакуация скота. А это значит, что скот угоняли стадами. И гнали куда-то к переправе. А она у нас только одна, в Керчи. Возможно, отправляли и кораблями. Вывозили зерно, а его была уйма только на нашем отделении. А таких отделений в совхозе шесть. Разве можно было всё вывезти? Конечно, нет.

Приезжает к нам директор совхоза Каташук. Ему было приказано всё зерно, которое остаётся, облить керосином и сжечь. А он был человек добрейший. Но он, рискуя своей жизнью, распорядился по-иному. Он отдал приказ своим рабочим: «Берите хлеб, прячьте, зарывайте в землю, куда хотите… Запасайтесь, кто как может. Кто знает сколько будет длиться война»

Ну и люди прятали зерно куда только могли. Копали глубокие ямы, использовали окопы, устилали дно и бока соломой, фанерой и подносили, подвозили зерно, засыпали туда. Прятали десятками тонн. Закапывали в землю то, что только что убирали с полей. Маскировали всё это, чтобы немцы не обнаружили. Но всё это делалось всеми и на виду у всех… Вот в этом и беда. По сути, никто никого не боялся. Все это делали, не скрывая. Говорят, в семье не без урода. Это точно.

Нашёлся один подлец, Иуда. Старичок, который ходил вынюхивал, высматривал всё и мотал на свой цыганский чёрный ус, кто, куда, и сколько закопал зерна.

Старичок этот давно работал в совхозе сторожем-объездчиком. Охранял поля с пшеницей. Никто никогда не интересовался им, кто он и откуда родом. Все думали, что он цыган. Ну цыган и цыган. Какие ещё могут быть вопросы. Говорил он с цыганским акцентом. Женат был на такой же чёрной, как и сам, женщине. Поди, узнай, кто они. Был у них сын, Марко. Моего возраста. Мы вместе с ним гуляли, как и все ребята. Я уверен, что и сын до поры до времени не знал, кто его отец.

Этот подлец всех знал прекрасно. Да в селе все знают друг друга, и обо всём знают. Работал он как и все. А он, оказывается, был пленным австрийцем. Остался с первой мировой войны в России. Вроде, жил как все. И на тебе! Такой сюрприз. Как только появились в селе немцы, этот «вояка» тут же с белой повязкой на рукаве стал расхаживать по селу и руководить вместе с немцами. И ещё как он с ними «гыргатал» по-немецки. Австрийцы и немцы говорят практически на одном языке. Он стал у немцев и переводчиком и полицаем. Вот тут он раскрылся вовсю. И надо сказать, что он был наш сосед. Я несколько забежал с этим негодяем вперёд. Это потому, что речь впереди шла о том, как прятали рабочие свой хлеб. И как эта подлая скотина всех выдала. О нём далее ещё будет идти речь.

Вернёмся несколько назад.

Я уже говорил, что война галопом, без дорог, примчалась к нам и влезла на порог к каждому.

Немцы подошли уже к Перекопу. А бои шли ещё на той стороне, на Украине. И вот-вот они ворвутся в Крым. Отдалённые раскаты уже доносились к нам. От нас до Перекопа рукой подать – какие-то десятки километров. Знать, они уже катили к нам на всех парах.

В один из солнечных дней я, мой брат Владимир и наш товарищ Ваня Кулешенко решили пойти в старый заброшенный карьер. Ну просто так, побродить по нему, заглянуть во все выборки и щели. Мы туда ходили не раз. Находился карьер недалеко. В километре-полтора от села в северном направлении. Справа от карьера, метров в 500–700 проходила магистральная, основная дорога, соединяющая Евпаторию с Украиной, через Перекоп.

Придя в карьер, мы развели костёр, ведём свои ребячьи беседы. Мы ещё не успели что-либо обследовать. Вдруг до нас стали доходить, долетать отчётливо взрывы, гул канонады.

И вот, появились в воздухе самолёты. Один самолёт сделал круг над нами, вначале издалека. Мы сразу поняли, что это немецкие самолёты. У него под брюхом чёрные кресты.

Самолёт-истребитель пошёл на второй заход. Мы мгновенно дали тягу. Спрятались в лесополосе, которая находилась рядом. Самолёт дал очередь из пулемёта по карьеру, по костру, где только что были мы. Рядом проходила дорога, недалеко, по которой, конечно, отступали наши части… А летчик, наверно, думал, что в карьере прячутся наши солдаты, и может быть, там засела пехота. Вот так и встретились мы впервые с войной. Пусть она коснулась нас чуть-чуть стороной. Но коснулась. Но и здесь могли быть другие последствия. Можно сказать, что мы заглянули ей в глаза. И знали, что она несёт, и что ещё будет впереди.

Убежав из карьера, брат и Ваня Кулешенко, отправились скорее домой. А я, неизвестно с какого перепугу, решил идти в райцентр, во Фрайдорф, разведать обстановку.

Зачем меня туда понесло, я до сих пор не знаю и не пойму. Ведь что-то укололо меня в заднюю часть. Как будто мне было мало того, что было в карьере, захотелось ещё чего-то. Ведь не было никакой необходимости идти туда.

До райцентра было километра три с половиной от того злополучного карьера. Когда я туда прибыл, то увидел у центрального раймага большое количество людей. Я вначале и не понял в чём дело. Они сновали туда-сюда. В магазин, из магазина, и в руках у них всякие товары. Я думал, что они помогают переносить куда-то товары. Думал, сейчас и я подключусь. Но когда подошёл ближе, вижу тут дело пахнет керосином. Люди просто грабят магазин.

Там был настоящий бедлам. Я думаю, а где же милиция? Куда она смотрит? Люди хватали, хапали всё, что попадёт под руку. Всё шумело и орало, и двигалось в разных направлениях, как в муравейнике. Я зашёл в магазин, и ходил вдоль полок, разинув рот, и понятия не имел, чего же мне надо. Люди тащили рулоны мануфактуры, различные дорогие костюмы, всякую одежду, обувь, посуду, и так далее. Мне, всё что они тащат, было «до фени». Зачем мне эти рулоны, костюмы и всё прочее? Но раз я сюда попал, и все тащат всё, то что-то было надо и мне?

И наконец, и я прибарахлился. Набрал десятка два самых малых размеров пачек фотобумаги. Напихал я их за пазуху, сколько влезло. Даже снизу рубашку поддерживал руками, чтобы не вывалилось. И думал, вот теперь я самый богатый. И ещё достал набор самых маленьких чайных ложечек в коробочке. Вот теперь я думал, что я и самый счастливый человек. Задрав нос выше фуражки, я попёр напрямик, через аэродром домой, через поле.

Почему народ отоваривался так смело и уверенно? Да потому, что местной власти уже не было. Некому было управлять и подчиняться. А фрицев тоже ещё пока не было. Было безвластие.

Когда я подходил к аэродрому, низко-низко, почти над головой пролетел немецкий самолёт, с жёлтыми крестами на брюхе. Это был не боевой самолёт. Не бомбардировщик и не истребитель. Вроде нашего кукурузника, но с одинарным крылом и раза в три-четыре больше.