Церковные (но не имеющие сана) и околоцерковные люди были своего рода разночинцами XIII–XIV вв. Большинство их было грамотно, причастно к церковным делам, к православной книжности; они общались с дьяконами и священниками и лучше, чем кто-либо, знали и степень начитанности, и уровень нравственности своих рукоположенных святителей, от которых они находились в служебной и экономической зависимости.

Дьячки, псаломщики, чтецы общались с приписанными к церкви каликами перехожими и от них узнавали все новинки международной религиозной жизни и обычаи дальних христианских земель Востока. Из таких обычаев в то напряженное время был особенно важен для русских горожан обряд исповеди и покаяния непосредственно у тех или иных местных святынь без пересказа своих прегрешений посреднику из духовенства. От тех же странников-пилигримов получались сведения и о многообразных ересях заморских стран, и о новых апокрифических сюжетах, вошедших в международный оборот в цареградско-палестинской зоне общения паломников из разных мест.

Вот эти грамотные низы церковных людей, одновременно являвшиеся по уровню жизни и низами городского посада, и были самой воспламенимой средой русских городов, способной возглавить и увлечь за собой все посадское население в противодействие лихим пастырям среднего и высшего ранга.

Постановления церковных соборов 1274 и 1312 гг. отразили много стихийных новшеств, возникших в церковной практике в тяжелое безвременье середины XIII в. Прежде всего, выясняется возрастание роли простых мирян в самом процессе богослужения: миряне читают с амвона, освящают «плодоносия» и даже, как думает А.И. Клибанов, объясняют священное писание[133]. К таким самодеятельным мирянам подключаются и дьячки, нарушающие запрет входа в алтарь, и дьяконы (в Новгороде), самовольно подменяющие священников[134].

Другой стороной воздействия мирян на свою религиозную жизнь в духе своеобразного двоеверного синтеза является стремление как-то примирить, приладить друг к другу священнослужителей древней веры и новой религии, волхвов-чародеев и православных священников. Священников, как мы помним, приглашают на «вторую трапезу» на следующий день после празднования Рождества Богородицы. Волхвы-«кощунники», т. е. сказители мифов, судя по «Правилу митрополита Кирилла», добровольно стремились стать попами, и при отборе кандидатов на духовные должности епархиальному начальству рекомендовалось выяснять предварительно: не кощунник ли, не чародей ли он?[135]

Пьянство священников, как мы видели, резко осуждалось народом, но, очевидно, в том случае, когда поп был приглашен на полуязыческую братчину и пил здесь ритуальные «черпала», это вызывало гнев только церковного начальства, но не мирян. В «Правилах митрополита Кирилла» в одной фразе слиты и порицание пьянствующего попа («да будет извержен!») и неожиданное указание на всеобщую поддержку провинившегося народом:

Третьим признаком новизны является открытое пренебрежение церковной исповедью и причастием. Появился особый термин «недароимцы», люди не принимающие святых даров, уклоняющиеся от причастия, а, следовательно, и от предварительной исповеди. Уклонялись даже от обязательной исповеди один раз в году и даже от исповеди перед венчанием[137]. Во всех этих действиях и уклонениях (например, от обряда исповеди священнику) мы видим, с одной стороны, продолжение той близости к народу, которую начали аврамисты, того стремления учить, комментировать, разъяснять, а с другой — то новое отношение к проблеме покаяния без посредников, которое станет основой учения стригольников.

Итогом всех размышлений русских горожан на религиозные темы и об отношении к официальному духовенству является, как справедливо считает А.И. Клибанов, «Слово о лживых учителях», датируемое 1274–1312 гг. и как бы вводящее нас в четырнадцатое столетие, столетие стригольников. «Слово» впервые издано А.И. Клибановым по рукописи Новгородского Софийского собора; им же предложена и датировка его[138].

Надписано «Слово о лживых учителях» именем «Иоанна Златоустого архиепископа Костянтина града». Содержание «Слова» в сокращении и частично в пересказе представлено здесь с моей условной разбивкой на параграфы:

1. Похвала христолюбцам и книголюбцам; книгы бо незабытную память имут. «Горе же тому, иже не почитает святых книг писания пред ссеми» [вслух].

2. В последние дни наступает голод проповеди, голод книжных словес. Те, которые говорят, что достаточно услышанного в церкви, — научены дьяволом.

3. На всяком месте владыка Христос. Прославлять его надо везде «великою силою глаголюще», «с высоким проповеданием учите!»

4. «Лепо же есть всем славити бога и проповедати учение его. Не рече господь: „Увежь мя ты, пророче, един“, но: „да уведят [узнают] мя вси от мала и до велика!“»

5. «Мнози пастуши [пастухи. Псковизм] наймиты наймуют паствию скота, а сами пиють или да спять». Пастухи словесных овец тоже спят и «упиваються неправедным събраным, потакви [поблажки] деюще властелем и не хотять учити право, ловяще у них [у властей] чаши или некоего взятия. Того ради простейшим учением учать и разумное, правое и дивное таять, им же [разумным учением] бы ся спастись…»

6. «О, горе бо, рече, — уже и пастухи волци быша и овець истьргаше, рекше: „изъучиша попове люди и не на добро, но на зло“».

И господь рече: «О, горе вам, вожеве слепии, яко затворяете царство божие от человек… учащих [внецерковных проповедников] ненавидите».

«Мнози бо идяхуть в веру и в крещение, а учителев мало», [далее автор отрекается от еретиков]: «Тако же и еретици не разумеюще писаний, хулу принесоша на господа; того ради простейшим учением учать» [духовенство и еретики упрощают учение].

7. «Подобаеть убо святителем послушьство имети от внешних. Ведомо же буди: послушание есть учение, а внешнии же суть, иже не имуть ни ерейства, ни дияконьства, но певци или четци суть».

Господь говорил не о хлебном голоде, а «о душевнем, рекше о учении книжнемь…»

8. «Егда пастухи възволчатся, тогда подобаеть овци овце наставити [овца должна учить овец]».

Как пример приводится умирающий: если духовенства нет, то «научить» может и «простой».

Второй пример: рать подступает к городу, «простълюдин» предупреждает криком, и умные люди укрываются в крепости, а несмышленые могут сказать «не [княжий] муж поведаеть не бежит в град!» Враги повоевали бы и избили бы несмышленых.

9. «Разумейте же, братие, како ти есть ныне»: Враждебная рать это — бесы. Проповедника, облеченного саном нет, нет учителя, могущего вести.

«Учители бо наши наполнишася богатьством имения и ослепоша…» «Тем же ине без ответа имам быти в день судный [на страшном суде]» «Откуду убо вниде в ны неведение? Яве ли, яко от непочитания книжнаго!»

10. «Увежь же, человече, яко книгы всему добру мати есть, кормящи дети своя!

И продай же все сущее, еже у тебе и купиши книги — всяку добродетель спасения и честна сведения святых книг»… В книгах — сокровища Сына и премудрость Отца…

«Блажен человек, иже обрете премудрость.

Попытай же, любимице, аще богат еси или нищь или свободен или работен — святыя бо книгы всему добру сокровище есть… и [их] разъгнувше обрящем в них путь спасения, путь вечныя жизни…»