— Но при чем здесь Колобок?

— Бог мой. Боюсь, я вынужден отобрать у вас аттестат с отличием, который только что выдал, очарованный вашим умом. А кто поручится, что ваш вексель чем-то подкреплен? Ваш элегантный туалет? Ваш титул? Ваша громкая фамилия? Ваш модный экипаж? Ваш со вкусом завязанный галстух? Да половина прохиндеев в этом городе обладает всем вышеперечисленным! А Колобок… Колобок была понятливая, верно оценивала с первого взгляда, с исключительной памятью, толковая, не болтливая, с кредитным счетом, ах, у нее было много достоинств, когда доходит до того, чтобы выступить между выигравшей и проигравшей сторонами с поручительством. Колобок была…

— Ростовщицей! — вскочил с его постели Мурин и бросился к выходу.

Катавасов все же договорил, но самые последние слова он произнес в пустой спальне, совсем иным тоном, без фиглярства:

— …я хотел сказать, ежедневно необходима мне в моем деле. Настолько, что я почти мог назвать ее другом.

Он вдруг прикрыл глаза ладонью, и плечи его затряслись от сухих рыданий.

— Ешк… — разочарованно встретил Мурина Андриан, ожидавший у самой ограды набережной, он прятал нос в воротнике, даже Палаш выглядел озябшим, холодный ветер все гладил Фонтанку против шерсти, волны топорщились.

— Я думал, уж здесь ты повяжешь мерзавца.

Мурин упал на сиденье. В этот момент бахнул далекий пушечный выстрел с Петропавловской стены: в столице полдень. На тротуаре Невского проспекта прохожие, прилично одетые господа, тут же остановились, завозились, выуживая на цепочках свои часы, чтобы сверить время, подвести стрелки. Мурин вспомнил о записке Ипполита. Полдень.

— К дому Одоевских.

Он был зол на Катавасова с его никчемным враньем, которое изрядно запутало простое дело. Был зол на Ипполита, который своей заботой только мешал. Он громко хлопнул дверцей коляски. Забыл кивнуть швейцару. Пыхтя от злости, поднялся в бельэтаж. Это следует кончить здесь и сейчас. Это беспардонное вмешательство в его жизнь! Ему уже не четырнадцать… Сейчас он выскажет брату все!

— Ничего. К его превосходительству мне можно без доклада, — бросил лакею, напрасно разинувшему рот позади. И на полном скаку распахнул дверь в кабинет Ипполита. — Вы?.. — Слова застряли у него в пересохшем горле.

Нина обернулась, качнув перьями марабу. Ее светлое кашемировое платье смутно отражалось в блестящем паркете. Лакей деликатно затворил двери у Мурина за спиной. Никогда еще Нина не казалась Мурину столь прекрасной, ибо красота ее застала его врасплох.

— Н-но… — выдавил.

— Мне необходимо было с вами поговорить.

— А-а…

— А вы меня избегали.

— Я?! — изумился Мурин.

— Это уже неважно, — качнула перьями Нина. Ее черные локоны свисали по обеим сторонам лица. — Я хочу, чтобы вы исполнили мою просьбу.

О Нина, Нина. «Я хочу». Мурин уже знал, что исполнит любую ее просьбу. Как всегда. Он молча ждал продолжения. Молчание смутило бы любую даму, но только не Нину.

— Я хочу, чтобы вы немедленно уехали.

— Вы этого не хотите.

— Нет. Я хочу, чтобы вы оставили ваши… дела здесь.

Запинка была красноречивой. Мурин постарался придать тону язвительность:

— О каких делах вы говорите?

Она пожала плечом и обезоруживающе призналась:

— Я не знаю.

— Но…

— Но ваш брат просил меня увидеться с вами. Сказал мне, что вы должны покинуть столицу немедленно. Это для вашего блага. Он просил меня уговорить вас, убедить. Попросить. И я прошу. Бросьте все это. Уезжайте. Так будет лучше для вас.

— А если бы мой брат не попросил, то вы бы со мной и не увиделись?

— Ваш брат сказал мне: если Матвей вам не безразличен…

— Так я вам не безразличен?!

Нина несколько долгих секунд молча смотрела ему в лицо. Потом, защипнув, приподняла подол и быстрым шагом вышла. Так ничего и не сказав. Остался только запах духов.

— У, командир. Мрачнее тучи, — не удержался Андриан, когда Мурин плюхнулся на сиденье и хлопнул дверцей так, что с тротуара сорвались, затрещали крыльями, тяжело взлетели голуби.

— Заткнись, — прошипел. Откинулся на сиденье: — Прости. Паршиво все.

— Я вижу.

— Боишься, что концов в этом деле не найдешь?

Мурин покачал головой. «Ипполит попросил, Ипполит настоял. Но что за власть имеет Ипполит над Ниной?» Вздохнул.

— Я боюсь, Андриан, что это может быть одна из тех историй, которые у мужчины тянутся всю его жизнь…

Тот обернулся:

— Что-что?

— …но, может быть, и нет. Я больше не хочу вникать. Время покажет.

— Ну и ну. Отступаем? А я думал, конец близко. Что ты скоро схватишь негодяя.

— Что? Ах, ты об этом деле… Нет, ты не ошибся. В кавалергардские казармы!

Полковника Рахманова Мурин застал в полку.

— А, здорово, ротмистр, — полковник не выразил особой радости. — Чем могу служить? Только не говорите, что просите похлопотать о досрочном окончании отпуска и переводе в действующую армию. Меня положительно осаждают, — он поморщился, — папеньки, дядюшки, крестные. Что, конечно, отрадно: юноши рвутся служить отечеству.

— Нет. Но я приехал по делу.

— У вас есть одна минута.

— Простите, полковник. У меня есть столько времени, сколько потребуется. И вас смею просить о том же. От этого дела зависит жизнь.

Полковник Рахманов на миг сдвинул брови, но серьезность и твердость, с какой были произнесены эти слова, заставили его примириться с их нахальством. Он улыбнулся:

— Так-так, уж не хлопочете ли вы о разрешении жениться? Ах, сейчас все бросились жениться очертя голову. Война!

— Это, боюсь, не столь приятное. Я пришел по делу о корнете Прошине.

Улыбка тут же сошла.

— Нет никакого дела, ротмистр. Все ясно. Великий князь выразился предельно четко. Толкования исключены.

— В словах его высочества — безусловно. Но само происшествие отнюдь не так ясно и четко, чтобы честь позволила нам от них отмахнуться.

— На что вы намекаете?

Мурин покосился на каминную полку. Там стояли бронзовые часы.

— Господин полковник, минута все равно уже вышла. Так что позвольте мне все же перейти к делу.

В почтительности Мурина было нечто неуловимо ядовитое, полковник Рахманов это почувствовал: если бы он выставил Мурина вон (а сделать это ему как старшему по званию было легче легкого: смирно… вольно… свободны, марш!), то никто не мог сказать, какую бурю потом мог пожать. Полковнику Рахманову, чей полк полег в Бородинском деле почти полностью, в настоящее время было достаточно уже имеющихся.

Полковник сдался:

— Только если вы клянетесь развязаться с этим делом прямо здесь и сейчас, ротмистр. Больше я не желаю об этом слушать.

— Здесь и сейчас.

— Присаживайтесь.

— Вы сказали самые верные слова об этом деле, господин полковник. Четко и ясно. Картина преступления для всех выглядела ясной. Пьяный Прошин приставал к женщине известного поведения, к девке, а потом в припадке ярости ее убил. Даже его товарищи по полку не сомневались: он сделал это. Потому что незадолго до этого случилась некрасивая история в борделе у Клары Ивановны.

По гримасе полковника Мурин видел, что напоминание о той истории не доставило удовольствия.

— У Прошина, таким образом, на момент преступления была репутация. Репутация человека, который мог его совершить.

— Голубчик, там было нечто посущественнее репутации: труп. Кровь. Я видел это своими глазами. Разбитый череп. Разорванное платье.

— Разорванное на спине!

— Откуда вам знать?

— Это заметили дежурные, которые прибыли с вами. И один из них заметил еще кое-что: подсвечник, которым и был нанесен роковой удар.

Полковник скривился:

— Я тоже его заметил. Отвратительно. В крови, в мозгах, даже с клоком волос.

— Да, да, все указывало на ярость нападения. Кровь, мозги, волосы. Кроме одного: подсвечник стоял на столе.

Глаза полковника стали на миг оловянными: они обратились к воспоминаниям.