Так как Мао повторно женился, он не хотел, чтобы Гуйюань возвращалась в Китай. Когда в 1939 году друзья, с которыми она приехала в Советский Союз, собирались на родину, пришла телеграмма из Яньаня, где ей было приказано остаться. В результате девочка, родившаяся за год до отъезда Гуйюань, несколько лет была сиротой. Цзяоцзяо все дни проводила в детском саду для детей партийной элиты. Когда других детей уводили домой родители, за ней никто не приходил. Позднее она вспоминала, что вместе с ней оставался и мальчик, который постоянно плакал: «Хочу к маме, хочу к папе! Хочу домой!» Цзяоцзяо не понимала, что означают эти слова. Повзрослев, она говорила своей подруге, тихо, но не без горечи: «В те дни я была сиротой при живых родителях!»

В четыре года Цзяоцзяо привезли в Россию к матери. Гуйюань долго и крепко обнимала свою дочь, обливаясь слезами, а Цзяоцзяо была ужасно счастлива. Ее заворожили кудрявые волосы матери, юбка и кожаные туфли на высоком каблуке, так не похожие на то, что носили женщины в Яньане, предпочитавшие мешковатые штаны и некрасивые хлопковые тапочки — одеяние, с которым приходилось смириться даже тем, кто приезжал из городов, где у власти были националисты. Но здоровье Гуйюань было уже серьезно подорвано — результат частых беременностей, страданий во время Великого похода, а также воспоминаний об умерших и заброшенных детях и долгих лет тоскливого одиночества. Возможно, ее преследовали ужасы, которые она пережила во время революции. Скоро у Гуйюань случился нервный срыв, и все зло она срывала на дочери: другие дети слышали, как кричала Цзяоцзяо, когда мать била ее. Гуйюань поместили в психиатрическую клинику; когда ее выводили из комнаты и сажали в машину, она страшно выла. Испуганная семилетняя Цзяоцзяо убегала и пряталась в лесу. Росла она тихой и робкой девочкой.

Летом 1937 года, еще до отъезда Гуйюань в Россию, Мао приметил молодую актрису Цзян Цин, которая стала его четвертой женой. Даже форма не могла скрыть изящной фигуры актрисы, ремень туго опоясывал ее стройную талию, а из-под небрежно сдвинутой армейской фуражки на плечи падали волны блестящих черных волос. Цзян Цин излучала женственность и сексуальность. У нее была гибкая, стройная фигура и нежный голос, правда, некоторые находили его жеманным.

Цзян Цин родилась в 1914 году в семье наложницы и пьющего владельца постоялого двора. Мать воспитала ее своенравной. У Цзян Цин был волевой характер, и во время постоянных драк родителей она вступалась за мать, хватая отца за ноги и кусая его руки. В одной из таких потасовок она потеряла часть переднего зуба. Одноклассники считали Цзян Цин хулиганкой, и в возрасте двенадцати лет ее исключили из школы за то, что она плюнула в учителя. В четырнадцать лет она сбежала из дома и присоединилась к бродячей оперной труппе, выучившись в Шанхае актерскому ремеслу. Однако сцена была сомнительным выбором, и летом 1937 года, оказавшись без работы и не в силах больше терпеть семилетнего сына своего любовника, Цзян приехала в Яньань, жизнь в котором льстила ее самолюбию.

Цзян знала, как сделать, чтобы ее заметили. На всех лекциях Мао она сидела на первом ряду и задавала наивные вопросы. Однажды Мао пришел посмотреть пекинскую оперу — свой любимый жанр, — в которой играла Цзян. После представления он пришел за кулисы и накинул ей на плечи пальто. Назавтра Цзян пришла к Мао вернуть пальто и осталась на ночь.

Пара начала вместе появляться на публике. Это вызвало настоящий скандал, поскольку у Цзян было сомнительное прошлое. Она уже побывала замужем, жила с четырьмя любовниками и оставила глубокий след в колонках сплетен шанхайских газет. Ее бурные отношения с одним из мужей дали богатую пищу желтой прессе, особенно после того, как он попытался покончить с собой, залпом выпив бутылку медицинского спирта, в котором были размешаны спичечные головки.

Если космополитичный Шанхай едва переваривал Цзян, то пуританский Яньань пришел в ужас. Кроме того, люди сочувствовали бывшей жене Мао. Один из спутников Гуйюань по Великому походу вспоминал: «Все студенты в моем колледже были расстроены. Они писали Мао, некоторые открыто, другие втайне. Я лично написал три письма примерно следующего содержания: «Председатель Мао, мы надеемся, что вы не женитесь на Цзян Цин. Состояние здоровья [Гуйюань] все ухудшается, и у вас пятеро или шестеро детей. У Цзян Цин дурная репутация».

У партии были более серьезные основания для беспокойства. Когда-то давно националисты посадили Цзян Цин в тюрьму, заподозрив ее в связи с коммунистами, и она вышла оттуда, подписав отречение — акт, расцениваемый партией как «предательство». Более того, поговаривали, что она развлекала своих тюремщиков за ужином и даже в постели. Подпольные организации Шанхая и других городов слали в Яньань телеграммы с утверждениями, что Цзян Цин «не годится в жены председателю Мао». Номинальный лидер партии Ло Фу прислал Мао собственные возражения. Когда Мао получил письмо, то тут же его порвал и объявил доставившему его: «Я женюсь завтра. Остальные пусть занимаются своими делами!» На следующий день Мао устроил «свадебный» прием для двух дюжин представителей элиты Яньаня, куда Ло Фу не был приглашен.

Мао заставил шефа разведки Кан Шэна поручиться за Цзян Цин. Работая в России, Кан сопровождал обоих сыновей Мао в Москву, а также сына Чан Кайши на родину. Он приехал в Яньань в ноябре 1937 года и быстро сблизился с Мао, который назначил его главой разведывательной службы, носящей название «Бюро по специальной работе». На фоне желтой земли Кан всегда выделялся своим черным одеянием с головы (черная фуражка) до ног (необычные кожаные ботинки для верховой езды). У него была черная лошадь, и его часто видели ласкающим черную собаку, которая была единственным домашним животным в этих местах. Хотя у Шэна были доказательства сомнительного поведения Цзян Цин в тюрьме, он предоставил Мао официальный вердикт, полностью оправдывающий ее, в котором говорилось, что «прошлое Цзян Цин политически безупречно». Накануне своей смерти Мао признался в том, что знал, что обвинения в адрес Цзян имели основания, но ему было все равно. Он желал эту женщину.

Цзян Цин стала печально известной «четвертой госпожой Мао».

7 июля 1937 года между китайскими и японскими войсками разгорелось сражение в местечке Яугоуцяо близ Пекина на мосту, носящем название Марко Поло. К концу месяца японцы оккупировали два главных города Северного Китая — Пекин и Тяньцзинь. Чан Кайши медлил с объявлением войны. Ни он, ни японцы пока не хотели начинать крупномасштабных действий.

У японцев не было намерения вести сражения за пределами Северного Китая. Однако всего через несколько недель в тысяче километров к югу, в Шанхае, разразилось сражение, чего никак не ожидали и не хотели ни сам Чан Кайши, ни японцы. Вблизи Шанхая расположились всего 3 тысячи солдат морской пехоты, согласно условиям мирного соглашения от 1932 года. До середины августа 1937 года план Токио оставался неизменным: ввести армию только в Северный Китай. В плане особо отмечалось: «Нет необходимости вводить армию в Шанхай».

Хорошо информированный корреспондент «Нью-Йорк таймс» X. Абенд впоследствии писал: «Банально заявлять… будто японцы напали на Шанхай. Это далеко от истины, а также от их намерений. Японцы не желали и не ожидали враждебных действий в долине Янцзы. Даже 13 августа их силы, расположенные там, были очень малы, так что 18 и 19 августа их чуть не сбросили в реку».

Абенд понял, что существует «хитроумный план разрушить намерения японцев вести военные действия только в Северном Китае». Насчет плана Абенд оказался прав и ошибался лишь в одном: эти планы принадлежали не Чан Кайши, как считал журналист, а почти наверняка Сталину.

Быстрая оккупация Японией Северного Китая в июле 1937 года представляла собой прямую угрозу Сталину. Огромные армии Токио в любой момент могли повернуть на север и напасть на Россию вдоль границы длиной в несколько тысяч километров. Год назад Сталин публично назвал Японию главной угрозой Советского Союза. Похоже, что теперь он использовал давнего агента коммунистов в самом сердце армии Гоминьдана и развязал масштабную войну в Шанхае, которая отвлекла Японию от России, заставив сконцентрироваться на Центральном Китае.