Укс вынул из-под подушки ножны с ножом, кинул — оборотень поймала, немедленно вынула любимый клинок:

— Заметно, что злюсь?

— Ты жреца на ложе не придуши, — посоветовал десятник. — Рано еще.

Лоуд выругалась:

— Кажется, нам еще дней пять, до праздника терпеть. Игон людей готовит. Но что-то мне невтерпеж, хозяин. Закудхал урод этот. К чему дело с постелью путать? Ну, отбарил разок-другой. К чему злоупотреблять-то?

— Отвыкла? Не про тебя:

Прибыли к Хиссису, городу славному…

Жила там Цирцея. В косах прекрасных царица жуткая с речью людскою.

Ликом и станом изменчива, улыбкой лукаво-беспечна,

Умела она, облаченная в темно-синее длинное платье,

Разум отнять, превращая мужей многомудрых пытливых,

В свиней, любострастьем и щетиною стойкою гордых…

[1]

Лоуд слушала, играя ножом.

— Красиво. Но не про меня. Я свиней сроду не видела. Они вообще-то настоящие дарки или придуманные скоты?

— Придуманные, наверное. Когда-то, говорят, на севере эти твари жили.

— Ладно, что нам свиньи. Думай, как меня развлечь.

— Хорошо. Что-нибудь с пользой сотворим.

— Да уж не забудь, — оборотень со вздохом вернула любимую игрушку в ножны. — Пойду, сейчас явится, ублёвок. Да еще служанка «стучит» бесстыже.

— Потерпи. И платье поменяй — смотреть невозможно.

Вставшая Лоуд картинно повернулась, придержала разрезанный подол пальчиками:

— Модно у богатых баб Хиссиса. Дорогое, но того стоит. Кстати, портные этакий покрой в Сарапе берут. Это такой поселок чуть севернее города.

— Слыхал.

— А слыхал ли ты, хозяин, что в том поселке свой царек имеется? Закрыто живет, нешумно: рабы, девки, мастерские. Мельницы во всей округе его — скупил и перестроил, деньги гребет лопатой. Но живет тихо, в городе вроде бы и совсем не бывает. Своя охрана, своя челядь, все сам тот царек делает, во дворец Трида лишь налог исправно платит.

— Неужели он умный? — удивился Укс, ожидая продолжения.

— Скорее, он Пришлый, — усмехнулась Лоуд.

— Надо же, чего только не болтают, — десятник удивленно покрутил головой. — И где ты такое интересное вранье берешь?

— Так для тебя стараюсь, хозяин, — оборотень, грациозно поддерживая подол, выскользнула в дверь.

Укс, повалялся, размышляя. Права пустоголовая — отдохнули, пора и развлечься. Два снадобья готовы. С сильным ядом пока не получается — двузубку просто так на рынке не купишь. Ну, пока обойдемся.

[1]

Укс цитирует поэму легендарного местного автора, создавшего свой шедевр в соавторстве с неким Гомером — поэтом, известным узкому кругу специалистов иного мира. Литературоведческая дискуссия о заимствованиях и точном авторстве шести великих поэм не утихает и в наши дни (примечание поэта и редактора Р. Глорской).

ГРУЗ НАНОСИТ ВИЗИТЫ

Храпел жрец с присвистом. Даже не храпел, а всхрипывал с переходящим в тихое «ср-ср-ср-ср». Лоуд намотала на пальцы симпатичный витой, с серебряными нитями, шнурок, позаимствованный в портняжной мастерской. Если вспрыгнуть на спину, захлестнуть горло, то никуда не денется премудрый Игон. Лоуд уже трижды примеривалась: тут ведь главное правильно коленями упереться и сразу как следует удавку затянуть. Нет, не фрухт, рановато затягивать. А ведь надоел ужасно. Забылся, ведь не наложница, приличный оборотень у него в постели, меру нужно знать. Лоуд со вздохом сбросила петли шнурка с пальцев, вернула украшение на запястье. Может, кому из людишек и простеньким этот браслетик кажется, но душу греет.

— Ср-ср-ср-ср…

Хорошее снотворное выжрал. Пусть спит, сегодня пустоголовая оборотень гулять идет, развлечения будут.

Лоуд приняла облик полусотенника — приятен был покойник, что ни говори. Не женское, конечно, тело, но довольно удобное. Штаны жреческие на нем вполне прилично сидят, рубаха тесновата, да тут идти недалеко.

Галерея, лестница, окно первого этажа, по ночному времени тщательно закрытое ставнями, но сейчас крюк откинут, в тонкую щелку лунный свет щемится, по полу нежится.

— Что так долго?

Грузчик стоял в тени: тонкий, без пуза, сам на лунный луч похож. На темный луч Темной Сестры.

— Так я почти замужем, — оправдалась оборотень. — Здесь его, ублёвка, поцелуй, там сосни, зад почеши, пиво поднеси. Пока заснул, урод.

— Благословило Святое Слово человека, светлым счастьем одарило. И ведь жив до сих пор, — покачал головой Укс.

— Сама удивляюсь. Не поверишь, пальцы кусала, так зацеловать благодетеля хотелось.

— Поверю. Лезь, покусанная, — десятник распахнул ставни.

Лоуд выбралась в лунный свет, соскользнула на камни мощеного двора. Укс уже по двору нес лестницу. Перебрались через стену…

На пустынной улице Лоуд поинтересовалась:

— Ската решил не брать?

— Да что его беспокоить? Пусть спит.

— На стреме бы постоял. Домище там огромный, зашуметь могут.

— Да Скат сам обеспокоится, если сообразит что нам не только серебро нужно. Шпионы, они такие мнительные.

— Ну, тебе, хозяин, виднее. Главное, все снотворное на своего никчемного дружка не изведи, — Лоуд протянула руку.

— Думал, сразу вцепишься, — заметил десятник, передавая ножны с ножом. — Или еще клиночек заимела, успокоилась?

— Не, это любимый, — оборотень повесила оружие на пояс.

Дом купца и правда был велик: два этажа, оба просторные, углом на площадь дом выходит. Зажиточный человек, но неосторожный: приказчиков на ночь отпускает, слуги в малом крыле ночуют, рабы в подвале, во дворе всего-то двое сторожей. Самого купца Лоуд в лавке видела, а Грузчик днем здесь погулял, домом и двором полюбопытствовал. Не должно быть проблем.

Вдали стучала колотушка ночной стражи, спал город Хиссис, словно и войны не было. Обманываются горожане, Логос-созидатель нашептывает — никогда не заканчиваются войны с людишками.

Направились прямо к воротам. Лоуд двинула по массивному брусу кулаком:

— Вы, бараны пьяные, спите что ли? Отворяй!

Укс встал вплотную к стене, а оборотень уже приняла малоприятное купеческое обличие: дородное, если не сказать жирное, с окладистой бородой — и как такую носят? — в момент вся шея зачесалась!

Послышались шаги, изнутри осведомились:

— Кого еще нелегкая принесла?

— Принесло⁈ Меня⁈ Да ты… Морду разобью, дармоед ленивый…

— Хозяин⁈ — стукнуло оконце в калитке.

— Ошалел⁈ — рявкнул купец-оборотень на выглянувшую смутную рожу. — Я и выйти не успел, уже заперлись, бездельники.

— Да как же так? Мы же…

Мелькнул свет фонаря.

— Не узнаешь, что ли? Совсем умишко проспали, — обозлилась Лоуд-купец.

— Да мы ж не видели, — наконец, лязгнул засов, калитка приоткрылась.

Оборотень, свирепо скребя бороду, шагнула во двор, свободной рукой ударила ножом сторожа в живот. Клинок вошел хорошо — над ремнем. Резкое движение вверх, располосовало рубаху и плоть. Глупый ющец только охнул. Лоуд зажала ему рот, глянула в глаза. Мимо бесплотной тенью скользнул Грузчик — метнулся ко второму сторожу — тот перепугано пятился, выставляя перед собой фонарь.

— Во… — крик оборвался, так и не начавшись. Тихо стукнул о камни поставленный десятником фонарь.

…Из взрезанного живота клубком полезли потроха, сторож ухватился за скользкий клубок двумя руками, глаза раскрылись еще шире. Не верит. Оборотень ударила ножом в грудь, повернула клинок — из человека словно кости вынули, на дворовые камни лег.

Трупы посадили на лавку под кривым персиковым деревом, прислонили к стене. Укс поставил под ноги мертвецам фонарь, глянул на кровавую полосу: