Это будет справедливой концовкой их сказки.

Злой Директор вздохнул с облегчением.

Мальчишка с лампой наверняка прямо сейчас в очередной раз выставляет себя на посмешище.

Сначала Аладдин был совершенно уверен, что Директор школы вмешался, когда он загадывал желание золотым рыбкам. Что это добрый волшебник превратил самое заветное желание его души из богатств султана в странную тихую сценку. Что это просто еще один сглаз, управлявший Аладдином как марионеткой, – точно так же, как злобный джинн управлял Гефестом. Конечно же, чтобы преподать ему урок. Чародей напомнил, что нужно хорошенько подумать, прежде чем пытаться накладывать любовные заклинания.

Но потом настал урок добрых дел, еще один, куда ходили только всегдашники и где преподавала декан Мэйберри. Она устроила им испытание «Поцелуй лягушку». Всем всегдашникам завязали глаза, затем Мэйберри превратила половину из них в лягушек. Затем этих проклятых лягушек посадили в чан с настоящими лягушками, после чего ученики, оставшиеся людьми, снимали повязки, и им предлагали отличить обычных лягушек от заколдованных. Каждый мог поцеловать только одну лягушку: поцелуешь одноклассника и вернешь его обратно к двуногой жизни – вы оба получаете зачет. Поцелуешь обычную прудовую лягушку – незачет.

Аладдин и Руфиус попали в человеческую группу, Кима и Гефест – в лягушачью.

Задание было почти невыполнимым, учитывая, что все лягушки выглядели одинаково и умели только скакать и квакать, но одна за другой они выполняли добрые дела, чтобы произвести впечатление: одна лягушка вычистила однокласснику обувь, чтобы заработать поцелуй, другая схватила муху, пролетевшую мимо чьего-то носа, третья исполнила небольшой танец, как Кима для Руфиуса, – и вскоре уже все оставшиеся людьми всегдашники смогли вернуть человеческий облик кому-то из заколдованных… кроме Аладдина, который слишком боялся целовать лягушку – вдруг это окажется Гефест?

Еще один незачет.

Когда урок закончился, он поплелся к двери…

– Мне рассказали о твоем желании, Аладдин, – сказала профессор Мэйберри.

Аладдин повернулся, густо краснея.

– Это было не мое желание. Рыбы что-то напутали.

– Может быть, – ответила профессор Мэйберри, перелистывая бумаги на розовом учительском столе. – Или, может быть, они почувствовали твой страх и копнули глубоко-глубоко в душу, чтобы найти правду.

Аладдин закусил удила.

– Послушайте. Я не хочу, чтобы Гефест…

– Потому что твое определение любви мелочное и искаженное, – ответила декан Школы Добра, подняв на него глаза. – Ты видишь любовь точно так же, как никогдашники: для них это просто поцелуи, цветочки и прочие поверхностные проявления. Ты, наверное, думал, что и сегодняшнее испытание устроили только ради поцелуя – и поэтому боялся целовать лягушку. Но настоящий всегдашник знает, что любовь – это прежде всего узы. Любовь – это когда у тебя есть заступник, товарищ, знаменосец, который видит настоящего тебя под лягушачьей шкуркой. Такая любовь – нечто намного большее, чем романтические отношения с девочкой. Это любовь семьи. Любовь товарищей по работе. Любовь друга. Возможно ведь, что однажды вы с Гефестом станете такими хорошими друзьями, товарищами по оружию, что под конец жизни станете заботиться друг о друге? Что будете искать компании друг друга? Может быть, ты именно это увидел в своем желании? Может быть, в глубине души ты хочешь найти настоящего друга, а не только милую принцессу? Хочешь, чтобы тебе было не так одиноко?

Аладдин посмотрел на нее, и на душе у него стало спокойнее.

– Золотые рыбки сильнее, чем ты думаешь, – сказала профессор Мэйберри. – Искренность твоего желания – пожалуй, единственная причина, по которой я и другие учителя не превратили в лягушку тебя.

В следующие дни Аладдин долго раздумывал над словами декана. На самом деле у него никогда не было настоящего друга. В Шазабе он был настолько одержим поисками способов разбогатеть и наконец-то сбежать, спастись от гнетущей домашней обстановки, что даже не задумывался над тем, чтобы найти союзников. Он всегда считал, что будет идти по жизни один. Даже когда речь зашла о любовных делах, он решил, что заставить девочку выбрать его сможет только обманом. Идея завоевать чье-то сердце без жульничества казалась невозможной. Неужели он в самом деле так плохо думал о себе? И о других?

Может быть, вот почему ему так стыдно из-за Гефеста? Потому что Аладдин точно знал, что смошенничал. Изменилось бы что-нибудь, если бы джинн действительно выполнил его желание и влюбил в него Киму? Или же Аладдин точно так же чувствовал бы себя униженным, зная, что это все обман? Если любовь – это узы, как сказала профессор Мэйберри, то какой в ней смысл, если она ненастоящая?

Его душе действительно хотелось чего-то большего. Союза, искренней и настоящей дружбы. Знания, что можно без опасений быть собой с кем-то другим, – даже с человеком, которого он обманул.

А в этом случае… золотые рыбки ведь могли быть и правы?

Но проблема с Гефестом от этого никуда не девалась. Мальчик, на которого наложили порчу. Мальчик, с которым Аладдин плохо обращался. Как бы он себя чувствовал, если бы это его прокляли так же, как Гефеста? Если бы ему не оставили выбора?

Аладдин покраснел от стыда.

А потом прогнал от себя это чувство.

Хватит плохо думать о себе.

До Снежного бала остался еще месяц.

Пора получше узнать мальчика, с которым он туда идет.

– А что вообще нравится Гефесту? – спросил он, садясь напротив Кимы на завтраке.

Она от неожиданности чуть не подавилась пирожком с черникой.

– Что?

– Ну, знаешь, что делает его счастливым, – сказал Аладдин, стащив несколько виноградин с ее тарелки.

Кима потуже затянула резинку на хвостике.

– Слушай, если ты собираешься еще как-то его разыграть…

– Я видел, как он пинает мячик. А еще он иногда практикуется в стрельбе из лука. Так что я знаю, что он увлекается спортом, – настаивал Аладдин. – А что еще?

Кима уставилась на него – искренность застала ее врасплох.

– Э-э… если честно, я не так хорошо его знаю. Ну, в этом смысле… Вроде бы ему нравятся сэндвичи с сыром, потому что он после плавания всегда ест их сразу по несколько штук. А еще он неплохо играет в покер…

– Спасибо! – ответил Аладдин и поспешно ушел.

Кима, совершенно сбитая с толку, уставилась ему вслед.

Тем вечером, уже начиная засыпать, она услышала в коридоре шорох, потом приглушенные голоса.

Она выглянула из комнаты, повернулась на звук… и увидела Гефеста и Аладдина, сидящих посередине лестничного пролета между этажами и играющих в покер. Гефест взял сэндвич с сыром из большой горки и откусил кусок.

– Вообще убойные, – сказал он с полным ртом. – Лучше, чем те, что я ем обычно.

– Я подкупил волшебную кастрюлю на кухне, чтобы она их приготовила, – ответил Аладдин, доставая новую карту.

– Как можно подкупить волшебную кастрюлю?

– Отчистить от жира плиту, на которой она стоит. Я подумал, что стоять на грязной плите – это примерно как спать в сырой вонючей кровати.

– Я слышал, что никогдашники как раз спят в сырых кроватях, – сказал Гефест. – Они так учатся страданию или типа того.

– Хочешь пострадать? Попробуй расти в доме, где родители хотят заставить тебя стать портным. Я даже не люблю одежду. Не стал бы вообще одеваться, если бы это не было обязательно.

– Потому что ты из пустынного царства, где всегда жуткая жара. А я с гор, там даже двух шкур бывает недостаточно, чтобы согреться.

– А ты не можешь просто… переехать куда-нибудь? – спросил Аладдин.

Гефест нахмурился.

– Там живет моя семья. Это наш дом.

– Ну, на твоем месте я бы переехал со всей семьей на Бахимское взморье.

Гефест хихикнул.

– Говоришь как мой брат.

– Мне казалось, ты говорил, что он из вас двоих главный добряк, – заметил Аладдин.