Сейчас Игорь Николаевич чувствовал непреодолимое желание вывернуться в Москву и найти этого обсоса. Никакой жалости, если придётся — порвёт его голыми руками, перегрызёт глотку зубами, хотя трофейный пистолет был по-прежнему при нём.

Впрочем, прямо сейчас возвращаться в Москву тоже нельзя, нужно выждать хотя бы недельку, а лучше месяц.

Отслюнявив на карманные расходы тысячу трёшками, пятёрками, десятками и 25-рублёвыми купюрами, Кистень направился в сторону дачного посёлка «Коммунар», который заприметил ещё по пути к тайнику. В это время года там уже вряд ли кто-то обитает, разве что такие же бедолаги, как он, которым некуда податься.

Вскоре он уже забрался в оказавшийся свободным неказистый домик, где в маленькой комнатушке обнаружилась кровать с продавленной сеткой и даже одеяло с подушкой. Печки ни в каком виде не наблюдалось, ну да он и не рискнул бы её зажигать, дым из трубы сразу бы его демаскировал. Ну да бог даст, не околеет, пока вроде на улице не такой мороз, да и тряпок можно насобирать по окрестным домам.

Что порадовало — обнаружился погреб, а в нём с десяток литровых и трёхлитровых банок с соленьями, и даже одна полулитровая с грушевым вареньем. А в самом углу нашлась покрытая пылью полулитровая бутыль с вишнёвой настойкой. С собой у Кистенёва был наполовину съеденный батон, купленный ещё на станции, и он сразу устроил маленький пир.

* * *

Начальник 2-го главного управления КГБ СССР генерал-лейтенант Григорий Фёдорович Григоренко вот уже второй час листал бумаги в папке под № 1994. В неё были подшиты все имеющиеся на сегодняшний день сведения по делу сбежавшего американского разведчика, проходившего как Пётр Крылов, он же Питер Крылофф, он же Игорь Николаевич Кистенёв, он же «Газовик» — в честь несостоявшегося теракта в метрополитене. После того, как Романов был отстранён от этого дела, он взял бразды правления в свои руки. Слишком уж неоднозначной выходила личность преступника. Признаётся в подготовке террористического акта, жертвой которого могли стать сотни людей, и в то же время напрочь отметает обвинения в убийствах и ограблениях. Григорий Фёдорович понимал, что, следуя логике, теракт агента ЦРУ и банальные грабежи как-то мало сочетались между собой. Какой находящийся в своём уме шпион будет грабить обывателей и тем более вора в законе, рискуя погореть на такой ерунде? Поэтому слова «Газовика» о том, что всё это не более чем поклёп со стороны теперь уже бывших студентов железнодорожного техникума казались старому контрразведчику вполне обоснованными. Тем более удивительно, что Бердычев с Дёминым продолжали стоять на своём. Григоренко после отстранения Романова успел пообщаться и с ними, и уж он-то, прекрасно разбиравшийся в людях, видел, что пацаны тоже не врут. От этих взаимоисключающих вещей мозг уже начинал закипать. А тут ещё странные признания «Газовика» под «болтунчиком» на аудиозаписи, где тот заявляет, что был рождён… семь лет назад. Наркотический бред, галлюцинации? Можно было списать на побочный эффект препарата, но прибор, который был найден в квартире подозреваемого, наводил на определённые размышления. Без «болтунчика» «Газовик» говорил об этом аппарате одно, под сывороткой правды — другое. И почему-то подсознательно контрразведчик готов был верить именно тому, чтобы сказано под действием препарата.

А тут ещё Алфёров… Тот носился с этим «айфоном», как кое-кто с писаной торбой, просиживая над ним в лаборатории сутки напролёт. Уверял, что это какие-то технологии будущего. И хотя запустить «айфон» больше не удавалось — даже фото «Газовика» не помогало — учёный уверял, что уже почти разобрался в общих принципах работы устройства.

Ладно, пусть этот мозголом копается в технике, может, что-то выудит полезного. Пока же на повестке дня всё ещё стоял вопрос с поимкой сбежавшего преступника. И ведь как ловко ушёл, как провёл конвоиров… Один погибший, двое получили телесные повреждения, причём старший конвоя словил пулю от своего же. Хорошо, что врачи откачали, даже вроде бы идёт на поправку. Да, хорошо их там, в ЦРУ, готовят, наш разведчик вряд ли сумел бы подобное провернуть. Да и таких лопухов-конвоиров в Штатах, небось, не бывает.

«Жаль, жаль, что закрыли внутреннюю тюрьму, о чём я вчера упоминал на встрече с Андроповым, — думал Григоренко. — Иначе отпала бы необходимость в перевозке важных заключённых. Да и нам было бы удобнее с ними работать».

Накануне глава КГБ был жёсток, устроив серьёзный разбор полётов по делу «Газовика». Григоренко пришлось выслушать нелицеприятные выражения в свой адрес. Надо было с самого начала брать дело в свои руки, не доверяя его этому раззяве Романову. Метившему, стаи, на его место, о чём Григорий Фёдорович был прекрасно осведомлён. Ну теперь ему ещё долго о кресле начальника отдела придётся мечтать, такие проколы не прощают. Хотя и под ним, генерал-лейтенантом, кресло начинает покачиваться, чего доброго, и впрямь отправят на пенсию. А потому нужно как следует напрячься, чтоыд поймать шпиона. Указания в краевые и областные Управления КГБ уже отправлены, те напрягут и милицию, очень хотелось верить, что «Газовик» рано или поздно попадётся в невод правосудия.

[1] ВОИР — Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов.

[2] Героем Брежнев был 5 раз, из них Героем Советского Союза — 4, Социалистического труда — 1.

— Смерти, ребята, не боятся только дураки. Я тоже боюсь. Но ещё больше боюсь того, что со мной будет после смерти. Ну а что, упьюсь как-нибудь до белой горячки и отброшу коньки.

Венедикт Ерофеев, он же в кругу близких просто Венечка, только что вернулся из Средней Азии, где в составе паразитологической экспедиции ВНИИДиС вёл борьбу с окрылённым кровососущим гнусом. И сейчас на квартире такого же одарённого маргинала, как и он сам, принимал участие в коллективной попойке, где вермут и портвейн считались напитками, достойными собравшихся джентльменов.

Как я оказался в этой компании… Да очень просто. Гулякову приспичило выяснить, что собирается делать в Москве вернувшийся из Средней Азии автор опубликованной в Израиле поэмы «Москва-Петушки», а потому я без приглашения ввалился на квартиру к спившемуся поэту Чернобровкину. Туда, как пояснил Гуляков, ходили все, кто попало, желательно со своим пойлом, и где сейчас приютили не имевшего жилья в Москве Ерофеева. Услышав эту фамилию, я, сначала собиравшийся наотрез отказаться, тут же изменил первоначальное решение. Когда ещё представится случай вживую увидеть ставшего легендарным писателя, чьей поэмой я зачитывался ещё в отроческом возрасте!

В общем, я оделся попроще и пришёл с пакетом, в котором призывно позвякивали две бутылки «Агдама» и три бутылки «Портвейна», плюс десяток плавленых сырков на зщакуску.

— О, «Агдамыч»! — встретил моё появление хозяин однокомнатной квартиры, которого все звали Петровичем. — Ого, и «Три топора»! Белое и красное, почти Стендаль. Как тебя звать, святой человек? Алексей? Садись, Лёха, давай опрокинем за знакомство.

Так я и стал тут сразу же своим. Приходили и уходили какие-то люди, по виду зачастую просто бомжи, а я всё сидел и слушал, о чём они говорят. А говорили о чём угодно, от цен на креплёные вина до тенденций в современной литературе. Впрочем, не забывал я иногда поглядывать и на часы. Для Лены придумал объяснение, будто накануне договорилась с другом по заводу «Калибр», с которым в общежитии в одной комнате жили, посидеть в субботу в каком-нибудь заведении. Рассчитывал, что уложусь в три часа максимум, и второй из трёх отмерянных уже заканчивался.

Тут как раз Ерофеев впал в депрессию и завёл разговор о бренности всего сущего, который вылился в вариацию собственной кончины.

— Сначала моё тело, ещё недавно полное жизни и надежд, отвезут в морг, кинут на холодный, металлический стол, и начнут кромсать, как мясники кромсают на рынке свиные туши, — говорил Венечка, глядя на меня вполне трезвым взглядом, хотя и употребил перед этим в общей сложности бутылку бормотухи. — Из меня поочерёдно достанут печенку, селезёнку, лёгкие, сердце, все это взвесят и засунут в топку. Ты представляешь, мое сердце превратится в горстку золы! А оставшееся зашьют от паха до шеи грубыми стежками, накачают формалином и оставят лежать в коридоре на каталке, потому что в холодильниках, как обычно, всё забито. В том числе невостребованными трупами, на которые никак не придёт разнарядка, чтобы наконец их зарыли хоть где-нибудь и как-нибудь. Потом съедутся со всей страны братья и сёстры, кинут в гроб, и родня повезет меня домой, чтобы на третий день под пьяненький духовой оркестр отнести покойника на кладбище. Опустят гроб в могилу, поплачут для приличия, закидают землёй, воткнут сверху крест, и я останусь наедине с кромешной тьмой, тишиной и одиночеством. Мои останки будут гнить годами, пока не превратятся в истлевший костяк. Я бы, Леха, предпочёл крематорий. Уж лучше быть кучкой золы в урне колумбария, чем кормом для земляных червей. А в идеале вообще пропасть так, чтобы меня никто не нашёл и не похоронил. Например, умереть в джунглях Амазонки, найдя последний приют в переплетении лиан. Сначала твоё тело будут рвать хищники, а потом за дело примутся падальщики, набегут муравьи, и через пару дней ты станешь частью природы. Или встретить свой последний рассвет на вершине горы. Знаешь, что индейцы уходят умирать в горы? Сядут в каком-нибудь гроте и смотрят из него на окружающий мир, потом закрывают глаза и умирают. А если выбирать кладбище, то я хотел бы лежать по соседству с Есениным на Ваганьковском. Я бы читал ему свои повести, а он мне свои стихи, и так год за годом, пока нас не начало бы друг от друга тошнить… Ладно, давай лучше выпьем. Я старался пить немного, всё-таки бормотуха — не мой профиль, да и про задание Гулякова помнил, потому, снова украдкой бросив взгляд на часы, как бы невзначай спросил, чем Венечка планирует заниматься в Москве. Тот помялся и ответил, что перспективы пока неясны, но есть предложение поработать редактором и корректором студенческих рефератов в МГУ. Если ничего лучше не подвернётся, то и это сойдёт.