– Да, ты тоже хороший актёр! – сказал он удивлённо покачав головой.

– Почти все люди – актёры. Все притворяются. Особенно, когда хотят обмануть или когда бояться. Так что, ежели захочешь создать театр, бери любого крестьянина или крестьянку и они тебе сыграют лучше всяких фрязей.

Царь удивлённо смотрел на меня.

– Откуда ты всё это знаешь? Тебе же… Э-э-э… Восемь лет.

– А разве это не возраст? Через четыре года я могу с отцом на войну ехать. И поеду! Вот, окрепну, научусь сабельному бою и поеду. Ляхов ещё не всех разобьёшь, государь?

– Ляхов?! – он рассмеялся. – Ляхов на все века хватит! Ладно, ступай уже. Когда твою «Арифметику» ждать, Пифагор?

Я «задумался».

– Дней через пять.

Царь удивился.

– Что так долго? Ты же сказал, раз плюнуть.

– Не говорил я так, государь. Плеваться грешно. А долго, потому, что интересно мне в старые книги заглянуть. Особенно хочется найти историю своего рода Кошкиных.

– Понятно, – ухмыльнулся государь. – Ступай. Да не забудь сегодня из казны плату за доску забрать.

– Да, кто же такое забудет? – буркнул я и царь снова рассмеялся.

– Легко с тобой! Заходи вечером! Как раз с посольством управлюсь.

Я поклонился и вышел.

– Фига, себе: «легко с тобой, заходи», – подумал я, трогая обмоченные портки. – Театрал, хренов!

Идти в разрядные палаты в мокрых штанах не хотелось, ибо характерное по форме пятно ничем иным, кроме «ссанок» быть не могло. Засмеют, же… И тогда мне там не работать. Так думал я, быстро двигаясь в сторону дедова дома через Красную площадь и мимо строительных лесов «семиглавого храма», пока не увидел интересную процессию.

По Варварке ехал поезд из множества возков. Передовые приставы, сопровождавшие посольство, а это было именно оно, уже доехали до собора, а хвост ещё оставался где-то у манежной площади. Часть поезда, кстати, оторвалась от головы и втягивалась во двор английской купеческой компании, что находился между нашим и дедовым подворьем.

– Понятно, – сам себе сказал я. – Англичане пожаловали.

Я это знал, так как видел приезд посольства многократно за свою короткую жизнь, что бывают малые посольства и большие. Малые заканчивались примерно через месяц, большие же задерживались на года два. На более долгое время задержаться нервов у британцев видимо не хватало. Все попытки пообщаться с кем-нибудь из местных, заканчивались, для тех с кем заговаривали британцы, дознанием на дыбе. Поэтому и сейчас от посольского поезда москвичи и гости столицы разбегались врассыпную.

– Вот же! Теперь до усадьбы отца не прогуляешься через огороды, – подумал я и сплюнул, хотя обычно такой привычки не имел.

Наплевав на осторожность, я побежал мимо верховых приставов и санных повозок, намереваясь проскочить до своих ворот, как вдруг споткнулся, задев оторвавшейся со стороны носка подошвой о камень брусчатки, чуть не упал, и услышал из тормознувшей кареты тихий шопот: «Малщик, передай деду записку».

Что-то упало прямо передо мной на дорогу и я машинально это что-то схватил, до того, как в мою сторону обернулся конный пристав.

– Ты что возле поезда трёшься, малец?

– Я домой бегу. Вон усадьба Головиных.

– Казначея? – удивился пристав. – Ну беги скорее, малец. Только осторожнее… Под копыта аргамаков не попади.

И действительно проскочить к воротам получилось с трудом. Я несколько раз едва не натыкался на шарахающихся от меня коней и свистнувших пару раз мимо нагаек. Только крик сзади: «Пропустить!» уберёг меня от гибели.

– И чего я рванулся к дому? – подумал я. – Ну, постоял бы немного. Поглазел.

Добежав до своих ворот, я остановился, прижавшись к ним спиной и тяжело дыша. Поезд посольства так и проползал мимо. Забыв, что у меня в руке, я, забыв о встрече с таинственной каретой, и грешным делом подумав, что это какая-то грязь, разжал ладонь. На сухую, утоптанную и укатанную возками землю, выпал серого цвета тряпичный, аккуратно замотанный такой же серой нитью, комок.

Я уставился на него, как на гранату, постепенно понимая, что это и есть граната. И граната с вырванной «чекой». Подумать о том, что такое «чека» я не мог, потому, что думал совсем о другом. О том, не видел ли кто, что у меня выпал этот опасный кулёк?

Осмотревшись и не увидев на улице никого, я запинал тряпичный комок под калитку, зная, что там точно никого нет, нажал на рычаг, поднимающий засов и проскользнул во двор. Закрыв за собой калитку, я обернулся и увидел, что тряпичный комок обнюхивает дворовый пёс Гром с которым у нас были не очень приятельские отношения.

Гром одним глазом смотрел на меня, а другим косил на кулёк. Он обнюхал его и, фыркнув, брезгливо отвёл морду, повернув её ко мне. Постояв немного и посмотрев друг на друга – пёс не рискнул меня цапнуть, потому, что не раз за это уже был бит дедом – разошлись в разные стороны. Я сделал вид, что направился к своему крыльцу, а пёс, глядя на это, вильнув хвостом, побрёл вдоль забора к своей конуре, вырубленной из горбылей6огромной колоды.

Словно что-то забыв, я медленно вернулся к калитке и подобрал маленький пакет. Я понимал, что он опасен для любого, кто к нему прикоснётся, но оставить его возле калитки я не мог. Поэтому, засунув кулёк за пазуху, я побежал переодевать портки. Управившись с этим делом, я снова поспешил в Кремль.

Интересно, что стражники, на мой пароль: «Боярин Фёдор Никитович Захарьин» реагировали одинаково – просто распахивали двери или убирали в сторону бердыши.

Перед дверьми разрядных палат стояли двое стражников в длиннополых синих кафтанах, из под которых торчали носки сапог. На головах у них были надеты высокие шапки из шерстяного сукна чёрного цвета. Из-под шапок по лицу и ушам ручьями тёк пот. Жара в этот день стояла неимоверная.

В палаты меня пропустили и я сразу попал в руки дьяка в буквальном смысле. Меня, услышав мой «пароль», тут же на входе больно схватил костлявыми пальцами за правое плечо некий мужик в зелёном кафтане. Схватил, и стал трясти, как грушу.

– Ты где ходишь, отрок? – орал он. – Твою работу никто делать не будет, а сама она не сложится.

Слегка опешив от неожиданности, я в психическом план «просел». Выбил он, собака, меня из психического равновесия. Но это длилось недолго. Ткнув его тупым концом маленькой плётки в подмышечную впадину так, что он ойкнул и отнял от меня руку, я пнул его правой ногой, обутой в совершено новый, не разношенный сапог, под левое колено.

Дьяк взвыл и, отпрыгнув на правой ноге, пытался огреть меня длинной палкой, что держал в правой руке. Отбив палку древком плётки я обратным махом приложил его тем же самым по лицу, сильно раскроив ему харю от. С правой брови и носа потерла кровь. Нос, между прочим, смотрел несколько левее, чем ему было положено.

– А-а-а! – заорал он. – Караул!

«Караул» в оба лица заглянул во всё ещё открытую дверь. Дьяк, наверное, специально стоял у двери и «пас» меня, потому что накинулся на меня слишком рьяно. Оба лица удивлённо раскрыли рты.

– Ты пошто на боярина руку поднял, смерд! – почему-то сказал я грозным тоном, от которого и у меня в жилах застыла кровь. Потом как рявкну, произнося каждое слово раздельно: – В казематах сгною, собака!

И тут я заметил, что из-под дьячьего кафтана стала расползаться лужа. Он взвизгнул и упал на колени.

– Не знал, не знал, Фёдор Никитич! – заголосил он. – Не вели казнить! Прости, батюшка!

– С дуба рухнул? Какой я тебе батюшка?!

Последние слова дьяка рассмешили меня и я, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, только и смог выдавить:

– Пошёл вон! Иди портки поменяй, зассанец!

Дьяк на карачках выскочил в двери и двери осторожно закрылись. Я осмотрелся. Писари тут же опустили глаза, отвернулись и… «Спрятались за работу», короче.

– Где моё место? – спросил я ближайшего писаря, стоявшего ко мне спиной. Они все стояли спиной к двери.

Он показал на пюпитр, стоявший в тёмном дальнем углу слева, заваленный свитками. Все остальные восемь писчих рабочих мест располагались напротив окон. В ближнем от двери правом углу, напротив гораздо большего, чем остальные, окна, стоял настоящий большой письменный стол, оббитый серым сукном, а за столом стоял стул с высокой спинкой с мягкой, судя по всему, кожаной спинкой. На столе лежали небольшой горкой книги и какие-то исписанные листы: то ли пергаментные, то ли бумажные, стояла чернильница, глиняный кувшин с перьями, два кувшина с водой и разных размеров кисти.