– У меня уже приготовлен ужин.

– Да, тушенка.

От одного и того же питания семь дней в неделю любой человек станет невменяемым.

– Брось, Рой. Ты ведь можешь посидеть со мной. Можешь даже не разговаривать, если не хочешь. Но ты не должен оставаться один.

Он фыркает.

– Я был один более тридцати лет. Не вижу причин менять это сейчас.

А я вижу. Даже три причины. Меня охватывает импульсивное желание.

– Рой! Я тут подумала… У тебя никогда не возникало желание связаться с дочерью? Может, она хотела бы поговорить с тобой? Мы ведь не знаем.

Он резко останавливается и разворачивается. Его глаза сужаются от внезапно нахлынувшей злости.

– Ты рылась в моих вещах, девчонка?

– Нет, – решительно качаю головой я, но тут же отвожу взгляд на заляпанный пятнами линолеумный пол.

Ни разу не подозрительно, Калла.

Рой обладает многими недостатками, но наивность не в их числе.

– Рылась. Вот почему ты вдруг стала такой настырной, да?

Черт. Лгать ему совершенно бессмысленно.

– Увидела рождественскую открытку на твоем столе вчера и… я не хотела совать нос не в свое дело.

– Нет, хотела. – Он тычет в меня указательным пальцем, и его лицо становится свекольно-красным от злости. – Ты все время крутишься вокруг меня, пытаясь что-то изменить. Но это ты исправить не сможешь!

Глубокий, скрипучий голос Роя эхом разносится по узкому коридору.

Отступать мне некуда, решаю я.

– Но, похоже, она действительно хочет с тобой пообщаться.

– Это потому, что она меня не знает. А если бы знала, быстро бы поняла, что мне нечего дать ни ей, ни этим двум детям.

Я хмурюсь.

– Не думаю, что она обратилась к тебе только потому, что ей нужны деньги, Рой.

– Не лезь не в свое дело. Тебя это не касается! – Он с силой обрушивает ладони на двойные створки дверей, распахивая их. – И не притаскивай ко мне больше никаких чертовых елок! – кричит он.

От ворвавшегося порыва холода я вздрагиваю. А может, это из-за ледяного панциря, который только что сковал наши отношения.

– Давно не видела его таким злым. И в кои-то веки это не из-за меня. – Рядом со мной появляется Мюриэль. Ее глаза неотрывно провожают жилистое тело Роя, пока он шагает к своему грузовику. – Значит, его дочь наконец-то изъявила желание познакомиться с ним.

– Мне следовало промолчать.

Джона прав. Рой вспыльчивый, как дикий зверь. Все то доверие, которое я завоевала, вмиг рассыпалось. От осознания этого грудь сковала боль.

– Вовсе нет. – Мою тревогу она расценивает как легкое неудобство. – Не переживай из-за его истерики. То, что Рой говорит, и то, чего он хочет, – как правило, разные вещи.

– И все же…

На мгновение Мюриэль задумывается.

– Ты достала ее контакты?

Я колеблюсь.

– Возможно.

– Тогда мне не стоит говорить, что бы я сделала, будь у меня ее номер.

– Да.

Мюриэль бы в ближайшие пять минут разговаривала по телефону, информируя дочь Роя о том, что он – самая настоящая лошадиная задница, но ей в любом случае непременно нужно прилететь сюда, на Аляску, чтобы познакомиться с отцом. Так что я ни за что не дам ей номер Делайлы.

– Давайте ограничимся теми шерстяными носками, которые вы ему связали. Не стоит добавлять Рою еще одну головную боль на Рождество.

Ходят слухи, что много лет назад сама Мюриэль причинила Рою немалую душевную боль.

– Не волнуйся, я ни слова ему не скажу. В конце концов наше перемирие все еще в силе, и мне не нужен лишний повод, чтобы пристрелить его на праздники. – Она разворачивается, чтобы вернуться в зал, но потом останавливается. – Знаешь, с этим старым барсуком мы живем уже не одно десятилетие рядом и прошли через разные испытания. Само собой, у нас были разногласия. Но я никогда не видела его таким довольным, как сейчас, когда появилась ты. Это о чем-то, да говорит.

Я фыркаю.

– Вы называете это «довольным»?

Она же слышала, как Рой на меня кричал. Черт, да все в этом здании, должно быть, слышали.

– О, не покупайся на то, что он пытается тебе всучить. Он прикидывается, будто наслаждается своим одиночеством, но это все лишь отговорки. Притворство труса, который боится признать, что ему не все равно.

Мысленно представляю себе Роя, сидящего в его тихом домике в одиночестве в рождественскую ночь, и в горле встает ком.

– Думаю, от этого мне еще грустнее.

– Да. Для человека, который не выносит жалости, он вызывает ее немало. Но хватит о Рое. – Мюриэль смотрит на часы. – Уже четыре. Полагаю, нам пора доставать костюмы. А еще мне нужна твоя помощь, чтобы решить, что делать с пряничным домиком Джесси Уинслоу, который она принесла на аукцион.

Следую за ней, и, хотя ее ноги гораздо короче моих, мне приходится поднапрячься, чтобы не отстать.

– А что не так с пряничным домиком Джесси?

Мюриэль бросает на меня многозначительный взгляд.

– Думаю, это то, что ты называешь наглядным примером отличия реальности и ожидания.

Когда вечером возвращаюсь в наш бревенчатый домик в лесу, он радует глаз. Вдыхаю смесь успокаивающих ароматов – горящих дров в камине, свежих еловых веток, которыми я украсила столы и пороги, и неожиданный запах имбирных пряников.

Свет настольной лампы и зажженной елки влечет меня в гостиную и мгновенно успокаивает мое утомленное тело.

– Привет! – улыбаюсь я Джоне, растянувшемуся на диване с книгой в руках.

Он отрывает взгляд от страницы, чтобы поприветствовать меня, и на его красивом лице расплывается широкая улыбка.

– Ну и как тебя зовут? Сладкая слива? Сахарный леденец?

Я издаю протяжный стон. Потрепанный костюм эльфа, который Мюриэль достала из мусорного мешка и велела мне надеть, оказался на три размера больше необходимого, порван по шву и пах нафталином. Но я слишком устала, чтобы переодеваться перед тем, как поехать домой.

– Блестящие пальчики?

– Заткнись.

Он закрывает книгу.

– Может, снеговичок?

– А Астрид и Бьерн… о боже!

У меня перехватывает дыхание, когда я вижу катастрофу на своей тускло освещенной кухне. На каждом квадратном сантиметре столешницы стоят миска, кастрюля или какая-то другая посуда – или все разом. Раковина доверху забита грязными тарелками. Я прищуриваюсь, разглядывая белые брызги на потолке над кухонным столом.

– Это что, глазурь?

Наша кухня не выглядела так с тех самых выходных, когда мы переехали и вычистили отсюда остатки тридцатилетнего брака Фила и его покойной жены.

– Да, они наверху, и мама сказала все оставить. Она приберется завтра, когда встанет.

Надеюсь, что так и случится, потому что я потратила целую неделю на то, чтобы отмыть и обустроить дом. А ведь завтра приезжают мама и Саймон.

– И все это ради пряников?

– Она начала готовить еще кое-что для рождественского ужина.

– Точно.

Астрид сказала, что хочет отпраздновать Рождество в норвежском стиле. Видимо, «норвежский стиль» подразумевает разгром моей кухни.

Прогоняю свое раздражение и сосредотачиваюсь на замысловатом многоярусном домике, стоящем на обеденном столе.

– Это она сама сделала?

– Да. Сумасшедшая, скажи? Она делает их каждый год. Причем этот домик довольно простой. Некоторые из своих предыдущих, она отправляла на конкурсы. И несколько раз их выигрывала.

– Ты никогда не говорил мне, что она художник.

Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть пряничный домик, который стоит на таком же основании и окружен печеньками в форме звезд, расположенными от самых больших к самым маленьким в форме елок. Каждый краешек изделия украшен белыми узорами из имбирной глазури, аккуратно нанесенными с помощью кондитерского шприца.

– Она приготовила все это за один день?

– Нет. Заготовки испекла дома и основательно упаковала их, чтобы они не сломались по дороге сюда.

Я с нескрываемым удивлением смотрю на Джону.