Я вижу все это так, как если бы это уже случилось, как если бы это произошло в действительности. Я представляю все точно, вплоть до мельчайших подробностей, потому что, несмотря ни на что, по-прежнему хорошо знаю Финни и знаю, как бы все сложилось.

– Я люблю тебя, – говорю я Джейме.

Кукла снова плачет.

– Я никогда не буду заниматься сексом, – говорит Саша. Она присаживается на корточки между стойками с одеждой и вынимает куклу из коляски. Продавщица, складывающая одежду за стойкой, поглядывает на нас. Саша закатывает кукле футболку и вставляет ключ, который болтается у нее на браслете, в отверстие на пояснице. Кукла продолжает плакать.

– Они этого и добиваются, чтобы ты так говорила, – говорю я ей, повысив голос, чтобы заглушить хныканье. Оглядываюсь на продавщицу.

– Кажется, она думает, что это настоящий ребенок, – говорю я.

Вскоре плач начинает стихать. Саша продолжает держать куклу на руке, не вынимая ключа. Если она вытащит его до того, как истекут положенные две минуты, кукла снова начнет плакать, а если компьютерный чип внутри зафиксирует, что Саша невнимательно обходится с «ребенком», то Саша получит двойку за это задание и максимум тройку по социологии и семейной жизни. Саша оглядывается на продавщицу и пожимает плечами.

– Значит, их план работает, – говорит она. – Я никогда не буду заниматься сексом.

– А Алекс в курсе? – спрашиваю я, поворачиваюсь к стойке с распродажными товарами и продолжаю перебирать одежду.

– Если она начнет плакать, когда мы будем смотреть кино, я сообщу ему о своем решении, – отвечает Саша, и я улыбаюсь. Мальчики должны встретить нас чуть позже. Это было хорошее полугодие. Мне нравятся новые друзья и новая одежда. На рождественские каникулы я уйду с одними четверками и пятерками в дневнике, а по все еще действующему соглашению с мамой я могу одеваться как угодно до тех пор, пока это не сказывается на учебе.

Я снимаю со стойки черный корсет из искусственной кожи с толстыми кружевными лямками. Саша вскидывает брови.

– Его можно носить с кардиганом, – говорю я. Саша смеется, но я совершенно серьезна. Мне нравится идея соединить что-нибудь сексуальное с чем-то строгим. Подхожу к продавщице.

– Я хочу это примерить, – говорю я.

Она смотрит на меня и кивает. Она снова переводит взгляд на Сашу, которая теперь усаживает куклу обратно в коляску. Вслед за продавщицей я иду к примерочным кабинкам и жду, пока она отопрет дверь.

– Спасибо, – говорю я.

– Девочки, вам сколько лет? – спрашивает она, не оборачиваясь.

– Пятнадцать, – отвечаю я. Сашин день рождения будет только в марте, но этого я не уточняю.

– Хм, – говорит она и идет обратно.

С одной стороны, меня раздражает эта женщина, а с другой – хочется схватить ее за рукав и сказать, что на самом деле я хорошая девочка.

– Это кукла, – говорю я. Продавщица оборачивается.

– Что?

– Это кукла. Школьное задание, – поясняю я.

Она прищуривается, смеряет меня взглядом и уходит.

Спустя час в дешевом магазинчике с бижутерией, где Саша ищет кулон для младшей сестры, я вижу тиару. Серебряная, с прозрачным хрусталем – такими короновали будущих выпускников всего несколько месяцев назад. Мы смеялись над этой традицией и закатывали глаза, но мне при этом хотелось свою корону, только без напыщенного символизма. Беру тиару и аккуратно примеряю ее, чтобы не зацепить волосы. Я в восторге от того, как выглядит голова, верчу ею из стороны в сторону перед зеркалом, а потом немного отхожу, чтобы посмотреть, как украшение смотрится с джинсами и футболкой. Мне все нравится.

– Что ты собралась с ней делать? – спрашивает Саша, когда я уже стою на кассе.

– Буду носить, – отвечаю я, – каждый день.

– Здравствуйте, Ваше Высочество, – говорит мне Джейме, когда чуть позже мы встречаемся с мальчиками перед кинотеатром в торговом центре. У меня дух захватывает от того, что ему нравится. Я беру его за руку, а он целует меня в знак приветствия.

Во время фильма кукла снова начинает плакать, мы с Сашей переглядываемся и смеемся. Смеемся так долго и громко, что вынуждены выйти в коридор, где она снова достает ключ. Стоим в коридоре и смеемся, Саша с куклой, я в тиаре, и все, кто проходит мимо, смеряют нас настороженным взглядом.

Первое полугодие и вправду прошло хорошо. Когда испытываешь счастье такого сорта, то начинаешь обманываться и думать, что дальше его будет только больше, так много, что, возможно, будешь смеяться вечно.

– Так почему ты носишь тиару? – спрашивает Финни. Я сразу вспомнила, как он полгода назад спросил меня, почему я покрасила волосы, но отчего-то на этот раз злюсь.

– Потому что она мне нравится, – заявляю я. Сегодня канун Рождества, и мы раскладываем на столе фарфоровую посуду из приданого моей мамы. Отец сидит перед елкой и пьет виски. Мамы о чем-то разговаривают на кухне.

– Ладно, прости, – говорит он.

Я искоса поглядываю на него. На нем красный свитер, который на любом другом парне смотрелся бы по-идиотски, но Финни сейчас выглядит так, будто ему самое место в частной школе на восточном побережье, где бы он успешно учился, а летом занимался каким-нибудь водным спортом. Он обходит стол и кладет салфетку напротив каждого стула. Я с серебряными приборами в руках иду за ним.

– Извини, – буркаю я.

– Все супер, – отвечает Финни. Его трудно вывести из себя.

– Просто мне в школе этих вопросов хватает.

– Тогда почему ты ее носишь?

– Потому что она мне нравится, – повторяю я, но на этот раз я улыбаюсь, а он смеется.

За ужином мамы разрешают нам выпить по полбокала вина. У меня голова идет кругом от того, что со мной обращаются как со взрослой, а от вина хочется спать. Отец долго обсуждает с Финни, каково это – быть единственным первогодкой в сборной. Он как будто доволен, что может о чем-то поговорить с одним из нас, как будто мы с Финни взаимозаменяемы, как будто он таким образом выполняет отцовский долг перед нами обоими. Нетрудно понять, почему он так думает: дома он бывает подолгу только во время каникул, когда Финни и тетя Анджелина всегда с нами. Может быть, он считает тетю Анджелину своей второй женой?

Мама и тетя Анджелина вспоминают все предыдущие рождественские ужины и сравнивают их с сегодняшним. Они это делают каждый год. И каждый год у нас сейчас самое лучшее Рождество.

Хотела бы я каждый раз верить, что это лучшее Рождество на свете, но не могу, потому что знаю наверняка, какое им было. То, когда нам было по двенадцать лет, – наше последнее Рождество в начальной школе.

В тот год в сочельник выпало много снега. На мне было новое зимнее пальто и варежки в цвет шарфика. Мы с Финни ходили к заливу и пробивали ногами лед на мелководье. Мамы приготовили нам горячий шоколад, и мы играли в монополию, пока не пришел с работы папа, и мы думали только о том, что сейчас наступит Рождество.

С тех пор снег ни разу не выпадал на Рождество, и каждый год появлялось все больше и больше других мыслей, а ощущения праздника становилось все меньше и меньше.

Джейме уехал на Рождество к бабушке в Висконсин, и мне приятно, что я по нему скучаю. Это ранка, которая ноет тупой болью и которую мне нравится расковыривать.

«Джейме, – думаю я, – Джейме, Джейме, Джеймс», – и вспоминаю его язык у меня во рту. Целоваться с языком мне нравилось не так сильно, как я ожидала, но я к этому привыкла. Теперь я постоянно говорю Джейме, что люблю его, а он больше ни разу не заговаривал о сексе. На Рождество он подарил мне новый дневник, и, хоть я еще не закончила старый, с Нового года я начну писать в нем. К тому времени Джейме вернется, и мы будем вместе. Джейме, Джейме, Джеймс.