Начну старомодно:
сердце у него в груди
благоухает, как роза,
он дарит ее каждому зрителю,
когда тот выходит из его театра.
Он ставит спектакли о том,
что всё в нашей жизни повторяется, повторяется,
но каждый раз чуточку прибавляется
к тому, что было,
или чуточку отнимается
от того, что было.
Он любит эти чуточки —
чуть-чуть больше, чуть-чуть меньше,
от этого мир может перевернуться
или, покачнувшись, сохранить устойчивость.
Он владеет подлинно русским воображением —
знает, что счастье в России
придумывают, а не строят,
русское воображение,
как, может быть, нигде в мире,
воспринимается не как фантазия,
а как то, что есть:
с воображаемым считаются как с реальностью,
а иначе вообще не с чем было бы считаться.
Когда Юра Погребничко
(какая прелестная фамилия!)
смотрит на вас,
он делает это, чтобы увидеть именно вас,
а не для того, чтобы увидеть, как вы
смотрите на него.
Когда он упирается в черту,
через которую переступить нельзя,
черта от него сама отскакивает.
Когда он оказывается в компании,
где беспардонных лгунов больше десяти процентов,
он тихо линяет.
У него маленький-маленький театр,
бóльшая часть которого несколько лет назад сгорела,
теперь у него крошечный театр – живая клеточка
в огромном, в значительной мере мертвом
мировом театре.
Мы с ним родились с один день —
25 октября, мы скорпионы.
Скорпион – это самоедство
во имя совершенства,
слава богу, он еще не всего себя скушал.
О чем говорит его театр,
если выразить это
в трех коротких предложениях?
Первое: страшнее смерти – не родиться.
Второе: история отвратительна, а жизнь прекрасна.
Третье: не бывает настолько плохо,
чтоб не могло быть еще хуже.
Юра ставит спектакли, спектакли ставят Юру,
эта творческая взаимозависимость,
даст Бог, будет продолжаться долго-долго,
вот уж кому действительно имеет смысл
прожить сто двадцать лет.
