«Между всем и ничем…» Между всем и ничем, между первым и последним, между краями, между серединами, между обломками неизвестно чего, неизвестно откуда взявшимися и цельно-целым мирозданием обнаруживаются связи/бессвязности, пригодные для поэзии. Из ничего, из нуля, как из горящего круга в цирке, строчки выскакивают, занимая свое незаменимое место в растущем стихотворении — с какого слова ни начни, какую строчку первой ни поставь, душа находит продолженье. «Яблоко, здравствуй!..» Яблоко, здравствуй! Здравствуй старый друг, главный моей жизни фрукт в нашем скромном саду, в Дондюшанах, где имелось всего шесть деревьев, не считая акаций, яблонь было две, на одной росли зеленные антоновки, на другой – красные щечки, райские яблочки. Я про рай еще ничего не знал (можно подумать, теперь знаю), но название «райские яблочки» полюбил больше самих яблочек. В детстве, до войны, кругом было много яблок, во время войны, в гетто, все три года я не встретил ни одного яблока, даже забыл само слово – яблоко, яблоки, но когда я их снова увидел летом 44-го, я знал, чтó с ними надо делать — вкусив большое, как моя головка, зеленное яблоко, я вспомнил забытый вкус далекой довоенной жизни. Война отняла у меня маму, братика, бабушку Цюпу. Тети, дяди с двоюродными братьями — никому из них я уже никогда не смогу протянуть яблоко, только их дома в Дондюшанах стоят на прежнем улицах, но выходят оттуда чужие, незнакомые люди. Когда-то во всех этих домах, во всех комнатах, стояли вазы, подносы, большие тарелки, большие кастрюли, корзины и даже целые мешки с яблоками. Когда буду умирать, если хватит сил выговорить, попрошу зеленное яблоко — вряд ли я смогу тебя надкусить, прижмусь щекой к тебе, друг мой, прикоснусь губами. В знак благодарности, последней молитвой попрошу Господа освободить яблони от неподвижности, пусть гуляют по миру, как люди. «А еще есть те…» А еще есть те, которые проходят через дверь, а говорят, что прошли сквозь стену. А еще есть те, которые, как два глаза на лице человека, вместе смотрят на этот мир, а друг друга не видят. А еще есть те, которые слишком поздно поняли, что самое главное в жизни — это то, что она короткая. А еще есть те, которых давно уже нет, но мы с ними чаще встречаемся, чем с теми, кто есть. А еще есть тот, которого никогда не было, потому что он был всегда. К дню рождения Моя жизнь подходит к концу в окружении зловещей войны — стыдно, невозможно, когда рядом гибнут тысячи молодых людей, переживать, испытывать волнение, страх в ожидании смерти от обыкновенной затянувшейся старости, стыдно горделиво взирать на свои без малости девяносто лет, подводить славные итоги, перечислять достижения, писать мемуары, когда рядом убивают сотни детей. О, мы, долгоживущие молчуны, у нас один итог на всех — вот эта война, длинные ряды одинаковых свежих могил на кладбищах наших городов. Когда есть атомные бомбы, когда известно, как их делать, войны как таковые должны быть исключены из жизнедеятельности народов. Вот чему мы должны были посвятить всю свою жизнь, долгоживущие молчуны. Только этому! Каждый день, каждую ночь! Тысячи людей убивают тысячи людей и громко на весь мир хвастаются, кто больше убил — эта война отнимает у людей не только свободу жизни, но и свободу смерти. Рай на земле — это когда смерть приходит не от полчищ ракет и бомб, а от старости, только от старости. Молчание сегодня – это кровь, ведра, бочки, цистерны человеческой крови, в мире ничего не случилось, кроме безрассудства немногих и молчания многих, чтобы оправдать эту войну. Устаревшие, загнивающие конфликты, бессмысленные, абсурдные, залили кровью Украину. Молчание сегодня – это кровь, ведра, бочки, цистерны человеческой крови. Ночью, после того, как написал эти стихи, два ангела подлетели к моим ушам, одновременно зашептали разное, невпопад, я ничего толком не расслышал, не понял. Уверенные, что передали мне всё, что было им поручено, довольные собой, они улетели обратно. Я выматерился на Божьих чиновников, злой, уснул. |
