Влад выходит из здания суда вместе с Никитой. За оградой их поджидает толпа журналистов. Я почти не слышу вопросов, которые они задают, потому что жадно рассматриваю родное лицо на экране компьютера. Надо работать, но как оторваться от просмотра новостей? Влад похудел, волосы отросли и падают на лоб, кожа ещё белее, чем обычно, только на скулах горят алые пятна. Переволновался.

— Господин Хлебников, как вам удалось убедить судью в невиновности Влада Дроздова?

— Без комментариев.

— Какое наказание грозит Одоевскому? Его посадят или отпустят на свободу? Как долго будет продолжаться чиновничий произвол?

— Без комментариев!

— Господин Дроздов, вы знали, что ваш отец — вор?

— Мой отец не вор! — не выдерживает Влад.

— На счетах его компании скопились миллионы долларов, которые он украл у государства вместе с подельниками!

— Я ничего об этом не знаю! У отца была одна квартира, одна дача и одна машина. Всё! Больше у него ничего не было, он жил на зарплату декана и гонорары от своих архитектурных проектов. Он был честным человеком!

— А сколько квартир и машин у вас? — не отстаёт репортер. — Может, он на вас их записывал?

— У меня? — переспрашивает Влад. — Да у меня вообще ничего нет! Я живу у друга и езжу на метро.

Никитос берёт его за локоть и рывком выволакивает из толпы. Иначе этот глупый мальчишка продолжал бы пререкаться с журналистами. А те и рады: тычут микрофонами прямо в губы, снимают крупным планом возмущённое лицо. А я любуюсь, бесконечно любуюсь им вместо того, чтобы обзванивать клиентов и подтверждать завтрашние посещения. Когда Влад скрывается в машине Никиты, и они отъезжают от суда, на улицу выходит Настя, и вся журналистская братия с микрофонами наперевес бросается к ней. К счастью, у неё есть адвокаты и, кажется, даже охранники. Интервью Настя не даёт.

— Ну что, всем позвонила? — спрашивает Зара Давидовна, заглядывая в кабинет.

— Ой, нет ещё. Я сейчас…

Она заглядывает в компьютер, я не успеваю свернуть окно.

— А, взяточники-коррупционеры? — комментирует моя начальница. — Надеюсь, их всех посадят. У нас около дома асфальт просел, три года стоит лужа — ни проехать, ни пройти. Писали уже в комитет по благоустройству, а им хоть бы хны! Вообще работать не хотят, зато воруют в три горла.

Я вежливо киваю. Я тоже думаю, что взяточников надо сажать в тюрьму. Одоевского и Грушина, например. Лично мне они ничего плохого не сделали, но Владу испортили жизнь. Не только отобрали компанию, но ещё и очернили память отца. Лучше бы Влад ничего не знал, а то теперь и мать — бессердечная стерва, и отец — вор. Про жену и любовницу и говорить нечего.

Вечером за мной на работу заезжает Никита.

— Я заказал столик в рыбном ресторане, — сообщает он. — Как ты относишься к морепродуктам? Мидии-креветки, крабы на гриле. Не хочешь отметить завершение дела?

Он говорит «завершение дела», а не «освобождение Влада», как будто пытается убедить меня, что всё завершено и погребено в прошлом. Вот только я беременна от Влада, и для меня ничего не завершено и ничего не забыто, хоть я и пообещала всё забыть.

Мы едем в пафосный ресторан, в котором я ни разу не была. Никитос заказывает огромное блюдо морепродуктов на двоих. И бутылку шампанского для себя. За ужином я пытаюсь выведать подробности сегодняшних слушаний, но ничего интересного Никитос не рассказывает. Обходит эту тему стороной. Он говорит о том, что его заметили другие юристы и кое-какие клиенты. Возможно, он возьмёт новые заказы, но не как юрист-детектив, а как адвокат.

— Это хорошо? — рассеянно спрашиваю я. — Ты этого хотел?

— Заниматься адвокатской практикой? Да, я хотел. Возможно, пришло время.

Я киваю, потому что не знаю, что ответить. Хочет — пусть занимается, мне-то что? Но поблагодарить я его обязана. Если бы не он, Влад до сих пор бы сидел в СИЗО.

— Никита, хочу тебе сказать большое спасибо за всё, что ты сделал для Влада.

— Я сделал это для тебя, — поправляет он.

— Для меня, да. Спасибо. За твоё время, деньги и усилия, которые ты приложил…

— Ну зачем так официально? — улыбается он. — Это же по-прежнему мы — Янка и Никитос. Лучшие друзья, неразлучные товарищи. Помнишь, как я нёс тебя домой на руках, когда ты порезала ногу?

— Помню.

— А как мы вместе учили анатомию? Мне она нафиг не нужна была, но тебе было скучно заниматься одной.

— Помню.

— А…

— Я всё помню, Никита. Спасибо тебе за всё.

Он молчит. Покусывает губу, словно сомневается, стоит ли продолжать разговор. Но всё же задаёт вопрос:

— Ты уже знаешь, кто у тебя родится, — мальчик или девочка?

— Ещё не знаю, но скоро сделаю УЗИ.

— Можно я пойду к врачу вместе с тобой? — спрашивает он. И добавляет дрогнувшим голосом: — В качестве отца будущего ребёнка.

Пока я в недоумении хлопаю глазами, он достаёт из кармана красную бархатную коробочку. Придвигает ко мне:

— Я люблю тебя, Яна. Давно люблю. Будь моей женой.

— Никита, — бормочу я, — ну зачем ты…

— Яна, мы взрослые люди, — говорит он, — давай посмотрим правде в глаза: ты не найдёшь человека, который бы любил тебя сильнее, чем я. Двадцать лет я рядом с тобой. Да, после школы я пытался тебя забыть, встречался с другими, но ты единственная, кто мне нужен. А теперь ты беременна. Подумай о ребёнке, ему нужен отец. Настоящий отец, а не прочерк в документах.

Перед глазами всплывает лицо Влада. Точёные скулы, полные губы, непостижимые глаза. Он — отец моего ребёнка. И он не прочерк.

— Ты однажды сказал, что большинство мужчин — ранимые существа и недолюбленные дети, — вспоминаю я. — Ты сказал, что хочешь принимать любовь, а не только отдавать. Ты даже готов был жениться на какой-нибудь страшненькой тётке типа Васи, чтобы она своей любовью залечила твои детские травмы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я и сейчас хочу, чтобы меня любили. Я не мазохист, я нормальный мужчина с нормальными потребностями.

Ага, но я-то предпочитаю ненормальных мазохистов со специфическими потребностями.

— Но я тебя не люблю, Никита.

Он берёт меня за руку:

— Яна, Яночка, ты даже не дала мне шанса! Ты дружишь со мной двадцать лет, но не знаешь, какой я на самом деле. Поверь, я буду тебе отличным мужем, а твоему малышу — самым лучшим отцом. Подумай хотя бы о нём, если не думаешь о себе. — Он говорит быстро, эмоционально, как будто боится, что я его перебью: — Я смогу дать ему всё, что нужно. Он вырастет в полной обеспеченной семье, с бабушками и дедушками, с дядями, тётями и двоюродными братьями, он будет ходить в частные садики и школы, перед ним откроются все дороги. Мои родители не узнают, что я не настоящий отец, они будут любить его как родного внука. Яна, разве ты не мечтала о большой дружной семье? Разве не хочешь блестящего будущего для своего ребёнка?

Конечно, хочу. Тут Никита прав.

— У тебя нет денег даже обставить квартиру, — говорит он. — Ты спишь на полу, а вещи хранишь в коробках.

— На матрасе, — поправляю я. — И у меня есть сто тысяч на приданое для ребёнка. Это Влад мне перечислил.

— Когда? — быстро спрашивает Никита.

— Когда получил аванс на строительство бани. Давно, ещё в мае. Сказал, что это беспроцентная бессрочная ссуда.

— Надолго тебе этих денег не хватит. Ты сама жила только с мамой, понимаешь, каково это — жить без отца, без помощи, без мужского воспитания. Хочешь такого для своего ребёнка? А если это будет мальчик? Ты уверена, что справишься с воспитанием? Что сможешь дать ему столько любви и внимания, чтобы он вырос умным, добрым и уверенным в себе человеком?

Он бьёт по самому больному.

— Никита, — говорю я, — ты прав, ты во всем прав, но не дави на меня, пожалуйста. Забери кольцо, я пока не готова дать ответ.

— Хорошо, — соглашается он, — но ты согласна подумать над моим предложением? Ты не говоришь «нет»?

— Я не говорю «нет». Я подумаю.