Лье вздрогнула, услышав его откровение. Ее сердце затрепыхалось, словно пойманная бабочка, от радости и от горя одновременно. «Я тебя не достойна!» — констатировала она мысленно.

— Вы хотите сказать, что не имеете никакого отношения к Лидии Андреевне Молевой?! — подавляя волну бешенства, процедил сквозь зубы молодой мужчина.

— Молевой? — переспросил Борис Дмитриевич, услышав знакомую фамилию. — Лидия Андреевна… Андрей Молев! Да, я припоминаю что-то… очень смутно!

— Я могу напомнить: ты лишил ее чести, пообещав защитить ее семью, но их все равно расстреляли!

— Лида Молева! — вдруг вспомнил Борис и рассмеялся. — В нашем отделе ее прозвали Маленький дьявол! Так вот какую версию своей жизни вы рассказываете окружающим?! Михаил… как вас по отчеству? — вежливо уточнил чекист.

— Борисович! — с отвращением произнес мужчина.

— Она ведь не приписала нам с вами родство?

— И вы еще смеете глумиться?!

— Послушайте, я все объясню! При губернских жандармских управлениях, розыскных пунктах и сыскных отделениях, занимавшихся уголовными делами, существовала служба наружного наблюдения, в которую нанимались обычные люди, желающие подзаработать. Они получали деньги за то, что следили за подозреваемыми. Их называли по-разному: на нашем языке — филер, или шпион. В пятом году к нам пришла пятнадцатилетняя беременная особа, которая заявила, что хотела бы указать на врагов государства, которых она выследила по собственной инициативе. А позже она поступила к нам на службу, — Борис Дмитриевич обрадовался, что память ему не изменила, и обратился к женщине. — Я вас вспомнил, Молева Лидия Андреевна! Вы были у меня на допросах и несколько раз предлагали себя!

— Если вы сейчас же не замолчите, — распалялся Михаил, но Борис Дмитриевич не замечал раздражения сбитого с толку потомка Черной моли, радуясь, что клубок наконец-то распутывается. — Вас ведь соблазнил, насколько мне помнится учитель… студент-революционер?

Лидия Андреевна побледнела и откинулась на спинку стула, его слова хлестали ее, как болезненные пощечины, но экзекутор не останавливался:

— А отец, узнав о факте беременности, точнее — увидев живот, который скрывать было невозможно, прогнал вас прочь, обвинив в том, что вы опозорили семью. И тогда в пятом году вы прошли по всем кабинетам, до которых удалось добраться, и написали десятки доносов, после этих злобных кляуз и расстреляли вашу семью! Как же вам живется-то, Лидия Андреевна?! Не страшно спать по ночам?!

— Это правда?.. — спросил вполголоса Михаил, рассматривая красивое лицо сидящей рядом женщины. — Вы действительно добивались, чтобы вашу семью уничтожили?

— Я хотела, чтобы расстреляли только отца, — оправдалась Лидия Андреевна, ее голос начал опускаться на низы, и она перешла на хрип. — Он прогнал меня, и я шаталась по помойкам! Я хотела всего лишь любви! Меня отвергли все!

Лье с отвращением наблюдала, как меняется лицо женщины. Она свирепела на глазах, словно в тело ангела входил сам дьявол.

— Лидия Молева была помещена в клинику для душевнобольных людей, с диагнозом «раздвоение личности», — произнес Борис Дмитриевич, глядя на побледневшего Михаила. — Родила ребенка, а после бежала, отдавшись охраннику. С ней же в тот день исчезла девушка по имени Анна, они лежали в одной палате! Если не ошибаюсь, у второй пациентки был маниакальный психоз. Откуда мне это известно? Дело Молевой я листал случайно в девятнадцатом году, когда ее поймали и снова хотели упрятать в психиатрическую клинику, но она бежала. И в том же году появилась Черная моль, которая наделала шуму не только в Москве, но и за ее пределами.

Женщина захрипела и вскарабкалась на стол, переползла его и вцепилась руками в горло чекиста.

— Помоги ему! — взмолилась Лье, видя, что с какой силой Черная моль сдавливает горло мужчине. Михаил мрачно посмотрел на взволнованную девушку, переживающую за судьбу своего нового возлюбленного, на ее связанные руки и волшебную тикающую и взрывоопасную коробку. Он вдруг засмеялся странным нездоровым смехом, запрокинув голову. Лье резко вскочила со стула, и шкатулка упала на пол…

Я часто думаю о том, что не случилось в моей судьбе. Например, о хорошем детстве, как в добрых книжках, которые когда-то читала мне Анна Львовна. Она учила меня не верить в бредни на страницах повестей, рассказов и романов, потому что все это — выдумки писателей.

— Жить надо так, как велел Бог, — говорила она, перечисляя заповеди.

— Жить надо, как велит тебе утро! — заверяла Лукерья, открещиваясь от христианских мудростей. — Проснулся — ничего не болит и айда петь, да танцевать! Поел — и хорошо! Поработал — и славно!

— Ты учишь его ереси! — протестовала Анна Львовна.

— Придет время, он сам решит, что ему выбрать! — отмахивалась Лукерья. — Чего ему раньше времени забивать голову словами непонятными. Все попробует и поймет, что ему вкусно!

Действительно, прошло время и, перепробовав блюда с привкусом счастья, горечи, обиды и даже любви, я пришел к выводу, что жить надо по совести. Мой главный постулат услышан из уст человека, который не стал мне ни отцом, ни врагом — от Бориса Дмитриевича. На вопрос «как надо жить?» он ответил:

— Не поступай с людьми так, как ты бы не хотел, чтобы поступали с тобой!

Мне эта фраза показалась запутанной и надуманной. Но потом я понял ее смысл и для меня это — фундаментальная догма, на ней держится каркас моего теперешнего бытия.

Я вернулся в Крым. Очень боялся не найти нашего славного домика счастья на месте. Мне казалось, что он существовал в моем воображении, я его выдумал, чтобы там прятаться в моменты, когда становилась особенно плохо. Ведь как удобно иметь потайную дверку в воображении, за которой можно прятаться от злого и холодного мира. Наш домик стоял там же. Я некоторое время стоял и любовался его умилительной красотой. Он казался немного состарившимся и очень печальным и, кажется, при виде меня заметно повеселел.

— Эй, дружище! Как ты поживаешь? — завопил я и побежал к нему со всех ног, как когда-то в детстве: я представлял себя пиратом, а это был мой фрегат. И вот, меня долго держали в плену мои враги, а потом я всех взорвал и вернулся на свой корабль, чтобы бороздить волны бескрайнего океана. В каком-то смысле эти фантазии оказались пророческими.

— А ну, руки вверх! — крикнул кто-то угрожающе. Мне показалось, что голос был женский, но как будто бы барышня хотела, чтобы я принял ее за мужика. Я присмотрелся и увидел, что из окна торчит пулемет.

— Извините, — закричал я. — В этом доме когда-то жила моя семья.

Пулемет исчез, что радовало — значит ко мне прониклись доверием. После долгой паузы, открылась дверь и из-за нее появилась голова Лукерьи, она смотрела с подозрением, и я понимал, что она не узнает меня.

— Лукерья! — завопил я, обрадовавшись и размахивая руками, как умалишенный.

— Мишка?! — недоверчиво уточнила она, тоже волнуясь. — Ах ты, пират проклятый!

Она вдруг зарыдала, не смогла двинуться с места и уселась прямо на крыльце, от чувств у бедной женщины подкосились ноги. Мы обнялись и долго сидели молча. Был чудесный летний день. Шумело море — это был самый успокаивающий и убаюкивающий звук на свете. Мы оба были уверены, когда расставались на вокзале перед моим отъездом всего пару лет назад, что никогда больше не встретимся. Отчасти так и было: я стал совсем другим после скитаний в Москве, да и Лукерья изменилась. Она заметно похудела, и в глазах ее уже не было прежнего света.

— И тебя переехала революция? — спросил я с усмешкой.

— Это все морячки! — отмахнулась она. — Заманили на корабль, и вышли в море на месяц. Потом вернулись в порт и вышвырнули с пятаком в руках. Я сюда ползла… Ребеночка прижитого прямо тут, в море, и утопила… Теперь грехи замаливаю.

Мне стало жутко от того, что она говорила все это с каким-то удивительным спокойствием.

— Ты снова веришь в Бога? — уточнил я, не желая уточнять подробности о времяпрепровождении на корабле.