Пока Ева колдовала над моей головой, Ромка сел напротив и подперев голову рукой, внимательно наблюдал. Молча.

– Что? – не выдержал его взгляда.

– А тебе разве не больно?

– Нет, – кривая усмешка снова скользнула по губам, – не больно.

– Мужи-ик.

Кажется мальчишка только что попытался восхищенно присвистнуть, но у него не вышло. Смешной. Вроде ничего особенного не делает, а рядом с ним и правда постоянно так и тянет улыбаться. Я мог бы ему рассказать, что боль от рассеченной кожи головы ничто, по сравнению с той, что мне причинила Лиза. Сказать, что предательство близких ранит гораздо больше, а душевную боль вытерпеть намного сложнее физической. Мог бы. Но зачем? Даст Бог и этот ребенок не столкнется с такими ситуациями в жизни еще очень много лет. А лучше, чтобы и вовсе не сталкивался. Сказка конечно. Не бывает так.

Отвлекся и не обращал внимание на манипуляции Евы. До тех пор пока не почувствовал прохладный ветерок на затылке.

– Вот и все, – раздалось за спиной.

А я замерев сидел на месте. Уверен, у меня глаза стали размером с серебряный рубль царских времен. Ева что… Подала на рану? Мне? Как ребенку?

– Данила Валентинович? – узкая ладонь легла на плечо.

– Да, спасибо, – мотнул головой, отмахиваясь от непрошенных мыслей, – я пойду.

Поднялся со стула и обернувшись кивнул своей помощнице.

– Выздоравливайте, Евангелина Дмитриевна, – перевел взгляд на Ромку, – а ты, воробей, больше не теряйся!

Вышел из дома Евы и остановился у подъезда. Морозный воздух. Смех каких-то подростков. Снежинки так красиво кружат в свете фонарей.

Вздохнув поглубже, зажмурился на мгновение.

Странно. Так странно чувствовать себя нормальным. Ни разбитым на тысячу осколков мужчиной, которого предали. Ни слабаком, неспособным окончательно разорвать отношения. Даже ни роботом, не замечающим ничего, кроме работы. Впервые после ухода Лизы я обратил внимание на происходящее вокруг. Впервые заметил, что приближается новый год. Господи, да я сегодня улыбнулся с тех пор в первый раз! Как только лицо не треснуло?

Покачав головой, медленно побрел в сторону дома. Странно. Я ведь читал личное дело Евангелины. И даже не запомнил, что мы с ней почти соседи. Это ведь не просто один район. От ее дома до моего каких-то семь минут неспешным шагом через дворы. Да если бы дома стояли повернуты друг к другу и не приходилось бы их обходить, то на дорогу я потратил бы и того меньше. Даже смешно.

Пока шел домой. Поднимался на свой десятый этаж. Переодевался. Все думал и никак не мог понять, что же такое особенное в Ромке? В его маме? Почему рядом с ними мне неожиданно стало легче дышать?! И предательское сердце… Дрогнуло ведь. Черт подери! Замерло на мгновение и сорвалось в бег. Сначала, когда увидел огромные серые глаза, наполненные тревогой и блестящие от слез. А потом, когда понял, что Ева может упасть.

Прокручивая снова и снова в голове эти мгновения, пытался разобраться, что же произошло? Почему именно они вызвали такую реакцию?

С Евой мы вместе проработали чуть более месяца. Она каждый день была рядом. Заходила в мой кабинет. Что-то говорила. Делала свою работу. Я же ее не видел.

Помню, что постоянно ходит в брючных костюмах. А вот, например, надевает ли она под пиджаки рубашки – не обращал внимание. Помню, что всегда была вежливой и четко отвечала на поставленные вопросы. Но в памяти совершенно нет воспоминаний о ее голосе. Какой он? Тихий и спокойный? Мелодичный? Заикающийся? Каждый день общаться с человеком, обсуждать рабочие моменты и так мало на самом деле замечать его. Как такое возможно?

Я ведь не урод. Да, меня не интересуют женщины, кроме Лизы, но не до такой же степени, чтобы даже лица не запомнить. Тем более – лица своей же помощницы!

Я ведь ее, и правда, не узнал сегодня. Подумать только, вспомнить Еву мне помогли не ее огромные глаза. Не то, что она назвала меня по имени, и даже не цвет волос. Да я вообще был уверен, что у Евы блеклые светлые волосы. Ни блондинка, ни шатенка. Так, мышка офисная. Как же я ошибался. Узнать девушку мне помогла родинка на ее правом запястье. Ничего особенного, небольшое темное пятнышко рядом с косточкой. Я его запомнил-то только потому, что однажды Евангелина неосторожно посадила кофейное пятно на рукав светло-серого пиджака.

В тот день я ее загонял с распечатками таблиц. Все что-то менял. Пытался довести до идеала. И тут это пятно. Ева протягивала мне папку, взгляд цеплялся за рукав. Тот, естественно, задирался, обнажая узкое запястье. С родинкой. Почему-то из всего дня мне лучше всего запомнилась именно родинка. Не то, как показывал таблицы Иванычу. Ни обсуждение проделанной работы. Я даже не помню, что начальник говорил по поводу тех таблиц. А ведь это было первое важное событие на новой должности. Отчет о работе отдела. Иваныч точно что-то говорил. Не мог не сказать. Только нашу с ним встречу я не помню, а родинку Евы – да.

А сегодня меня как обухом по голове ударило. Что ж я за мужик такой? Рядом с собой не рассмотрел красивую женщину. Да, не мою. Но она ведь и не претендовала. Никаких намеков. Ничего. Просто приходила. Делала свою работу. Желала мне хорошего вечера и уходила. Ни разу не задержалась в офисе. Это я точно знаю, так как после шести вечера неизменно сам делал себе то чай, то кофе. Кажется, при устройстве на работу, Евангелина Дмитриевна особенно подчеркивала, что задерживаться на работе не сможет. Сейчас стало понятно, почему. Хотя в начале ноября я даже не обратил на это внимание. Не может – и не нужно.

Неужели очередная измена Лизы так сильно повлияла на меня, что из нормального человека я превратился в равнодушную машину? Способный только работать. Иногда есть. Еще реже спать. Мерзко.

Нужно завтра по дороге на стоянку захватить с собой соль. Наледь посыпать. Спасибо тому льду сказать. Привел в чувства. Ничего не скажешь.

Усмехнувшись, осторожно потрогал затылок. Боль стала меньше. Крови на пальцах не осталось. Уже неплохо.

А ведь если бы я не упал. Не приложился затылком… Я ведь не заметил бы Ромку! Точно не заметил. Ничего не замечал, и на мальчишку такого испуганного, заплаканного тоже не обратил бы внимание. И хорошо, если ему помог кто-то другой в ближайшее время. Думать о том, какой трагедией для семьи Евы мог обернуться сегодняшний вечер, даже не хотелось. Вдоль позвоночника вдруг пробежал холодок страха.

Смайлик. Мальчонка шести лет с глазами, в которых столько тепла и житейской мудрости. Мне бы у него поучиться. Как сохранить мужество в ситуации, когда тебе плохо.

Вечер закончился слишком быстро. Сил только и хватило на то, чтобы, заказав себе ужин, вяло поковыряться в тарелке. Сделать вид, что смотрю новости. Сходить в душ. Голову мочить не стал. Пусть рассечение затянется, не стоит тревожить.

Чем больше времени проходило после того, как ушел от Евы с Ромкой, тем отстраненнее обо всем вспоминал. Как будто рядом с этими двумя я отогрелся. Зарядился эмоциями. Почувствовал, что у меня еще есть силы на нормальную жизнь. Но минуты сменяли друг друга, складывались в часы. Телевизор остался бубнить в гостиной. Ужин я так и не осилил. Улыбаться больше не тянуло. Перед глазами стояли накаченные губы Лизы. То, как они дрожали, когда она плакала. В мыслях звучали ее слова: «Что мне твоя любовь, Дань? Не кружит». А еще я вспомнил ее фото. Те, на которых она загоревшая и улыбающаяся рядом со своим Артуром. И те, где с синяками под глазами хвастается подтяжкой груди.

Вспоминая свою единственную любовь, почувствовал, как меня вдруг кольнуло чувство стыда. Я почувствовал себя предателем. Потому что улыбался. Потому что сегодня вечером не скучал по Елизавете. Не вспоминал о наших отношениях. Не грустил, даже в глубине души.

Дурак. Какой же я дурак. Понимал, что все это неправильно и стыдиться мне нечего. Но сделать с собой ничего не мог.

И, тем не менее, засыпая, я вспомнил не голубые глаза Лизы, а серые озера, наполненные тревогой за сына…