Не будет никогда пути во гневе строгом... –

Сие случилося с молниеносным богом.

Когда от мрачных туч очистив небеса,

Простёр на шар земной он быстры очеса;

Узрев, что восстают все боги друг на друга,

И мысля всяк, что мал предел его округа,

Стремится распростерть свою повсюду власть,

И хочет похищать чужих уделов часть;

Узрел, что жребием все боги недовольны,

И чтут, что винен в том Юпитер – бог престольный.

Трикратно потряся седою бородой,

Задумался Зевес, и лоб нахмурил свой;

Трикратно думал он, раздумывал трикратно:

«Откуда, – рек в себе, – толь мнение превратно?

Юпитера – богов всех бога и царя –

Так дерзко поносить, всю власть его презря?»

Он рек – и из морей все поднял тучи мрачны;

Он рек – и применил в ночь тёмну день прозрачный;

Минутно молнии, минутно гром бросал;

И смертных, и богов подвластных ужасал.

Земля от ярости его вострепетала,

И гор своих верхи к долинам преклоняла.

Тогда бессмертные и смертные почли,

Что час сей будет час последний на земли.

И вдруг по молнии, по громе сам Зевес

Ужасные слова сквозь тучи произнес:

«Да соберутся все подвластные мне боги

Пред мой пресветлый трон, в небесные чертоги!»

Возволновался весь богов бессмертных круг,

И более чем гром, сей глас смутил их дух.

Мятутся все, дрожат, трепещут, суетятся;

Не знают, как идти, как Зевсу показаться;

Всяк хочет спереди в строй задний увернуть,

Чтоб там от Зевсовой погонки ускользнуть.

А особливо же богини все лукавы;

Проказить – так они; а тут – как будто правы,

Все сами назади, а боги все вперёд,

Чтоб гневу Зевсову им первым дать отчёт.

Минерва лишь одна, всех будучи правее,

Напереди пошла гораздо посмелее.

Взошла – и все за ней – к Юпитеру в чертог,

Где важно восседал на троне грома бог.

Он кинул взгляд на них суровый, раздраженный,

И в ярости вещал сии слова надменны:

«Как смели вы – божки – нарушив мой устав,

Весть брань между собой, не получивши прав?

Или забыли вы, что небом и землею,

И вами, малыми божками, я владею?»

Все боги с трепетом к земле потупя взгляд,

Ни слова, губы сжав, пред ним не говорят.

Минерва, наконец, молчанье разрушает,

И с откровенностью Юпитеру вещает:

«Велик ты, бог богов! Се видишь дщерь свою!

Прими, родитель мой, ты жалобу мою!

Не знаю о других, виновны или правы,

Но я всегда твои хранила в-точь уставы,

Какую область мне иметь ты повелел,

Не преступала я предписанный предел.

Я смертных всех моей наукой просвещала,

И части у других богов не похищала.

Довольна я была всем тем, что ты мне дал,

Лишь только бы меня никто не обижал.

Но удовольствие недолго продолжѝлось;

Исчезло всё теперь, и всё переменилось. –

Ты знаешь, мой отец, беспутного сынка,

Рождённого твоей бедрою дурака.

Меня глава твоя – его родили ноги.*

Что я его честней, то ведают все боги.

Но этот глупенький божок и молодой

Своим неистовством нарушил мой покой.

Быв дерзок ко всему, ко всем буянствам смелый,

Он вздумал власть свою в мои пренесть пределы;

Настроил у меня трактиров и шинков,

И всех туда привлёк моих учеников.

Кто с удовольствием в науках упражнялся,

Кто жертву мне курил, кто сердцем покланялся,

Беседуя со мной, кто плод наук вкушал,

Успехом мудрости богиню утешал,

Услышав запах вин, стаканов громки звуки,

Отверглись все меня, оставили науки;

На жертвенник вино все стали возливать,

И жертвы Бахусу младому воздавать.

Хотя возьмётся кто за книгу не нарочно,

Но в книге он всего не может видеть точно:

Сквозь пьяные глаза, сквозь тусклый сей ларнет

Ни смысла не поймет, ни слов не разберет.

Но тут, родитель мой, не все мои обиды;

Не менее терплю я оных от Киприды:*

Богиня нежностей, ковчег плотскѝх страстей,

Без исключенья всех влечёт к себе людей.

И старый, и младой, невежа и ученый,

И раб, и господин, смиренный и надменный,

И воин, и деспо̀т, кто б ни быль он таков,

Не может избежать Кипридиных оков.

Но я перед тобой за прочих не вступаюсь;

На то лишь жалуюсь, чего сама лишаюсь.

Почто она сквернит наук священный храм,

И прелести свои повсюду сеет там?

Почто велит она Эроту со стрела̀ми

Играть, как куклами, учёными сердцами?

Питомец мой, бедняк, увидя в первый раз

Призра̀к её красот, пленяется тотчас;

И, мудрые глаза прикрыв любовной сеткой,

Волочится Сократ за гордою кокеткой.

Какая ж польза в том, что я учу людей,

Когда уже они во власти не моей?

Не гласы мудрости, любви лишь слышны вздохи;

В шинках с шинкарками танцуют скоморохи.

То на стихах поёт любовь Анакреон,

То нужному божку урок даёт Назон;

То Сафо яд любви в сердца людей вливает;

Теренций на театр беспутства выставляет;

Там без стыда твердит о нежности Тибулл;

Там юных дев манят Проперций и Катулл;