Взят музами на Геликон.

Что там сидит он на престоле,

Родной считается царям,

Вконец забыв, что он не боле,

Как жалкий рифмоткач Абрам.

Что поутру, когда проснётся,

Минёт его царева честь.

Своей поэмой он займётся,

И чёрствый хлеб рад будет есть.

А стихотворцу снится Доду,

Что он свою окончил оду

И князю оную поднёс.

Тот сотню дал ему червонных,

Дод от сего подъемлет нос

И презирает всех учёных.

Сидит счастливый день и ночь

И от стола не ѝдет прочь,

На них сатиры длинны пишет,

На них ужасной злобой дышит

И лишь возносится собой.

И дав полёт воображенью,

Надряпав рифм великий строй,

Их предаёт уже тисненью.

И весь свой дрязг – на княжий счёт!

Но полно, затворю-ка рот.

Я что-то очень заболтался,

Я только доказать старался

Сколь рифмотворчий счастлив род,

Как спит он сладко и завидно! –

Мне будет горько и обидно,

Когда кто станет вымышлять

И заключать совсем другое

Да к этому прибавит втрое,

Что будто бы я подсмехать

Хотел тебя, народ почтенный!

Я чтил всегда твой дар священный.

Сказать хотелось только мне,

Что был я сам в подобном сне.

Что спал я эту ночь прекрасно,

И что законом положил

Писать – пока не станет сил

И спать не захочу ужасно.

___

Ну что, Утай, обманщик злой,

Ну как ты ныне поживаешь,

Что думаешь и где гуляешь?

Всё-всё, пожалуйста, открой.

Ты причинил печаль мне многу

И не хотел ты, молодец,

Чтоб сказке был моей конец.

Пустился в дальнюю дорогу.

Ах, если б ты да в эту ночь

Хотя б сквозь землю провалился,

Гулять бы не был ты охоч

И в путь в другой раз не пустился.

Не видишь ты, о, богатырь,

Как я, певец твой, днесь страдаю,

Не слышишь ты, как я ругаю

Тебя, себя – и целый мир!

Не мучь же ты меня, довольно!

Ей-ей терпенья больше нет.

Так делать, право, непристойно,

Открой, пожалуйста, свой след.

Открой – иль Савва, твой читатель,

Большой всех сказок почитатель,

Тебе Херсона предпочтёт,

Наморщится и прочь пойдёт.

На нас он критикою грянет

(Большой он в сказках грамотей)

И то наделает он с ней,

Что покупать никто не станет

Прекрасной сказочки моей.

Через сие я стану нищий

И буду жалкий человек.

Ты только быть мне можешь пищей

И усладишь мой горький век.

Сие Утая поразило,

Он о себе дал мигом знать.

(Давно бы так ему сказать,

Так дело бы и в шляпе было).

О! о! да как ушёл далёко,

В дремучий лес вступает он.

Вдали мерцается огонь,

К нему шагает он широко.

Но долго ли Утай мой шел?

И шел ли скоро или тихо?

Сказать сего б я не хотел:

Богатыри все ходят лихо!

И моему кто не велел,

Чтобы придти к огню мгновенно?

Уже давно он у огня,

Имея сердце восхищенно

Стоит в забвении себя.

Но не от щей, что там варя̀тся,

Нет, их не видит вовсе он!

Мог всякий бы очароваться,

Когда б такой услышал тон,

Какой Утай прельщённый слышит.

Бедняжечка почти не дышит,

Слеза с его катѝтся глаз,

Пленил его волшебный глас.

Песнь фантастическу, унылу

Сей глас неведомый поёт

И своему предмету милу

Имён он множество даёт,

А настоящим не зовёт:

ˑ

«Утеха, жизнь моя и сладость,

Блаженство ты, моя ты радость,

И всё ты в свете для меня.

Печаль, скорбь, грусть, моя отрава,

Мой ум ты и моя ты слава,

Не в силах я наречь тебя.

֍

Не ведаю тебе названья,

Цель моего существованья.

Моя едина благодать,

Ты всю вселенну украшаешь.

Ты мне вселенну составляешь,

Могу ль тебе я имя дать.

֍

Чего, бессмысленный, желаю!

О нет, тебя не постигаю,

Ты неземное существо!

Благоговею пред тобою,

Боготворю тебя душою,

Ты идол мой! Ты божество!»

ˑ

Так голос пел. И вдруг выходит

Какой-то парень молодой,

К Утаю скоро он подходит

И юной жмёт его рукой.

Так обращается к Утаю:

«О, богатырь, тебя я знаю,

Ты происходишь из яйца,

Тебя давно жду, молодца.

Теперь, Утай, в твоей лишь воле,

Чтоб не был я в злосчастной доле,

Лишь ты один расторгнешь ковь