– Впервые о таком слышу! – фыркнул доктор Суле.

– Ну конечно, в последнее время это редко встречается, – подхватил Каллен. – Мне-то об этом рассказал сослуживец еще на Второй мировой, а в «Анголе» я ни у кого такого не видел, хотя там парней было предостаточно. Наверное, теперь это лечат таблетками. Нынче от всего изобрели лекарства, должно быть, и от «узелка» тоже. Интересно знать – да нет, это вряд ли, – я насчет того, бывает ли такое у женщин. Вы же и женщин лечите, верно?

– Разумеется, – с достоинством отвечал Харби.

– Повезло вам, каждый день им в киску заглядываете! Ох, а я-то потайных местечек не видал вот уже двадцать семь лет. Я совсем готов, на взводе, только вот… Это правда, что если им не пользоваться, он вроде как увянет?

Харби выглядел точь-в-точь как набальзамированный покойник, ему бы еще глаза закрыть да челюсть подвязать.

Каллен все твердил свое: дескать, несмотря на столь долгий перерыв, он твердо намерен вернуться к активной жизни, кое-кто ему в этом поможет, вот только с простатой нелады, не будет ли доктор так добр осмотреть ее, пока не сели за ужин.

Джек со стаканом в руке перешел в дом, а за спиной у него Каллен бубнил:

– Конечно, саморучно мы себя обслуживали… Что по этому поводу думает Харби, Джек уже не расслышал. Он вышел в коридор, тянувшийся через весь дом, и остановился, наткнувшись на выходившую из гостевой спальни Морин. Морин на ходу застегивала свою белую косметичку. В комнате было темно и уютно.

– Ты как, Морин?

– Отлично. – Распрямилась, отвела плечи назад. Заходила в спальню поправить косметику, похоже, подвела глаза.

– Выглядишь отлично.

– Спасибо на добром слове.

– Ни капельки не изменилась.

– В самом деле? По правде сказать, мы оба стараемся держать форму. Каждое утро мы с Харби пробегаем четыре мили, в любую погоду, перед тем, как он уезжает на работу.

– Вы с Харби?

– И следим за питанием. Никаких жирных соусов. Представляешь, мне пришлось заново учиться готовить. Мы не пользуемся мучной подливкой! Каково это для девушки из Нового Орлеана?

– Нелегко тебе пришлось.

– Непрожаренного мяса не едим. Забыли про гриль, про мясные тефтели, про спагетти… – Она позволила себе легкую улыбку. – Ты тоже неплохо выглядишь, Джек. Жизнь удалась?

– Да, наверное, – задумчиво протянул он. На миг он вообразил себе, как Харби занимается с Морин любовью, размеренно отсчитывая: и – раз, и – два.

Морин уставилась на него, сморщив носик.

– Что ты смеешься?

– Не знаю. Настроение хорошее.

– Это ты ни капельки не изменился, Джек. Ты по-прежнему, как бы это сказать, – какой-то не такой.

– Хорошо, если так, – признал он с улыбкой.

Вечернее солнце висело над подъездной дорожкой, било в глаза.

– Дни становятся длиннее, только я не становлюсь моложе, – вздохнул Каллен. – Вот бы Рой подыскал мне кого-нибудь.

– Ты хоть знаешь, с какими женщинами он водится? – предостерег его Джек.

– Еще бы не знать.

– Смотри, подцепишь какую-нибудь гадость.

– Наплевать.

– Придется снова идти к Харби. Он твою простату посмотрел?

– Сказал, чтобы я пришел к нему в приемную и прихватил с собой тридцать пять долларов.

– Ну вот, а тогда придется лечить и то, и другое.

– Повторить тебе еще раз, на что мне наплевать в мои шестьдесят пять? – предложил Каллен. – И чего мне надо, тоже напомнить?

Люси вышла с террасы и двинулась им навстречу по мощеному патио. Она снова оделась в черное. Очередная ряса, подумал Джек, эта новая Люси пытается войти в роль. Тоненькая фигурка, руки глубоко засунуты в карманы джинсов. Каллен шел чуть впереди Джека вдоль кирпичной стены по заднему двору, мимо кустов и цветов, пышно разросшихся под щедрым весенним дождем. Внутренний дворик словно крышей накрывали склонившиеся друг к другу кроны деревьев, под ними была тень, и лицо Люси казалось бледным и озабоченным.

– Два раза звонил Рой, – сообщила она. – Сегодня они обошли пять банков и из каждого выходили с полным мешком.

Каллен что-то простонал.

Они подошли к дому. Джек внимательнее всмотрелся в Люси и понял, что эта небрежная поза, руки в карманах, – лишь маска, скрывающая чудовищное напряжение.

– Где они сейчас?

– Вернулись в гостиницу. Второй раз Рой звонил буквально десять минут назад. Сказал, они поставили машину в гараж «Ройял-Сонеста», напротив гостиницы.

– Новую машину?

– Да, «мерседес»-седан, кремового цвета, 560L, последняя модель.

– Денежки у них водятся, ничего не скажешь.

– Рой сказал, они поднялись с мешками наверх, заказали шампанское и с тех пор не выходят из номера. Обещал позвонить через час, «доложить обстановку».

– Где он?

– Там, где же еще. Он снял номер в гостинице на том же этаже. Как ему это удалось, а?

– Не знаю, – сказал Джек. – Повезло, наверное. Рой на все способен. Вот за это-то мы его ценим и любим.

На это Люси ничего не ответила, даже бровью не повела. Молча повернулась и вошла в дом, а они последовали за ней.

Дагоберто Годой и Криспин Рейна пили шампанское, привычно закусывая креветками, и беседовали по-испански, не обращая внимания на Уолли Скейлса, человека из ЦРУ. По новостям показывали любительскую видеозапись о семейной жизни Фердинанда Маркоса; ее-то они и комментировали. На каком-то празднестве жена диктатора Имельда распевала во весь голос, покуда ее супруг расправлялся с пиццей.

– Он и на минуту жевать не перестал, – сказал Дагоберто, – а эта корова знай себе поет. Говорят, у нее были тысячи платьев и столько же пар обуви.

– Он украл миллиарды, а то и больше, – подхватил Криспин.

– Слушай сюда, – сказал Дагоберто, – у нее было столько обуви, что она могла надевать каждый день новую пару, и так целых восемь лет подряд. У нее было пять сотен лифчиков на ее здоровенные титьки, она предпочитала черные. А вон Бонг-Бонг, сын Маркоса, теперь он поет. Сдается мне, он извращенец.

– Это Джордж Гамильтон, – поправил его Криспин.

– Не, я не о нем. Тот, с размалеванной физиономией, извращенец.

– Гребаный Маркое, сам коротышка, а яйца что надо, – высказался Криспин.

– Ага, – подхватил Дагоберто, – уж он-то пожил в свое удовольствие. Женщин перетрахал больше, чем Сомоса. Зачем только женился на такой корове? Да, он знал толк в жизни. Ты только погляди.

– А теперь ему нужна специальная машинка, чтобы пописать, – вздохнул Криспин.

– За все приходится платить, – подвел итог Дагоберто. – Тут уж ничего не поделаешь. Но пока конец не настал… Черт, этот парень здорово пожил. – Дагоберто отхлебнул шампанского, продолжая жевать креветку, потом оглянулся на молчаливого гостя и, спохватившись, пригласил его: – Поешь с нами, Уолли, это ведь в последний раз.

Уолли Скейлс смотрел телепередачу, даже не присаживаясь. Покачал головой, поправил очки на носу, подошел к сервировочному столику и выбрал креветку с блюда, обложенного льдом.

– Мы могли бы спасти Маркоса, но его время вышло. Даже нашему президенту пришлось смириться с этим. Но этот чертяка умел жить, что верно, то верно.

– Вот я и говорю Криспину, – отозвался Дагоберто. – Никому не воспрещается наслаждаться жизнью, лишь бы твой народ не голодал. Но так, как поступил он… Забрать все деньги и вывезти их из страны – это позор. Вот, – с этими словами он вытащил из ведерка очередную бутылку шампанского и налил Скейлсу, – я тоже сейчас наслаждаюсь жизнью. Но это совсем другое дело. Быть может, я в последний раз ем такую еду. Еще несколько дней – и я снова буду в горах, жевать сухой паек и сражаться за свободу. – Он поднял стакан. – Быть может, я последний раз в жизни пью шампанское.

– Так выпей побольше, – посоветовал ему Уолли Скейлс. – Покути последнюю ночку. Только не забудь заплатить по счету, когда будешь уезжать. – Он искоса поглядел на три мешка, лежавших на кровати – три полных и два пустых. – Сколько ты собрал, два с половиной миллиона?