Общее веселье нарушил голос сильно захмелевшего Гарри Пэлфрея, юриста Ривер-Хауз, постоянно прикрепленного к группе по изучению снабжения, которой руководил Даркер.

– Берр сможет, – хрипло сказал он, хотя его никто об этом и не просил. Перед ним стоял явно уже не первый стакан виски. – Берр всегда держит слово.

– Боже милостивый, – ужаснулся представитель Министерства иностранных дел. – Значит, мы скоро все запрыгаем? Так, Джеффри, или нет?

Но Джеффри Даркер, казалось, слушал одними глазами, не убирая с лица зловещей улыбки.

И все же единственным из собравшихся в Фиддлерс-клубе политиков, кто имел хоть какое-то понятие о кампании Рекса Гудхью, был всеми презираемый Гарри Пэлфрей. Он был пропащим человеком. В любом британском учреждении всегда найдется хоть один такой забытый Богом бедолага, и в этом отношении Гарри был достопримечательностью Ривер-Хауз. Все, что он имел хорошего в первой половине жизни, последовательно перечеркивалось им во второй, касалось ли это юридической практики, семьи или чувства собственного достоинства, последние остатки которого чудом удержались в его извиняющейся улыбке. Но не было ничего странного в том, что Даркер не выгонял его на улицу: Пэлфрей был таким конченым неудачником, что любой в сравнении с ним выглядел баловнем судьбы. Ему ничто не претило, ничто не казалось унизительным. Если случался какой-то скандал, козлом отпущения тут же становился Пэлфрей. Если возникала необходимость кого-то убрать, Пэлфрей подоспевал, что называется, с ведром и тряпкой, чтобы вовремя смыть кровь и найти свидетелей, готовых подтвердить чье угодно алиби. И вот этот-то Пэлфрей знал замыслы Гудхью, будто они были его собственными, а в известном смысле они таковыми и являлись, поскольку у него уже давно сложились те же представления, что и у Гудхью, хотя у него не хватило мужества сделать те же выводы.

Случилось так, что после двадцатипятилетней вахты в Уайт-холле что-то незаметно повернулось в сознании Гудхью. Возможно, причиной послужило окончание «холодной войны». Гудхью предпочитал над этим не задумываться.

Проснувшись как-то в понедельник, он неожиданно понял, что слишком долго якобы во имя свободы приносил свою совесть и свои принципы в жертву великому богу выгоды и что оправданий этому больше нет.

И что он остался верен дурным привычкам времен «холодной войны», теперь уже непростительным. Что он должен как-то изменить свою жизнь, дабы сохранить душу. Ибо угроза извне исчезла. Улетучилась.

Но с чего начать? Однажды, когда он дождливым февральским утром – это было восемнадцатого числа, ибо дат Гудхью никогда не забывал, – совершал свою обычную рискованную поездку на велосипеде из Кентиш-таун, где он жил, в Уайт-Холл, маневрируя в бесконечном потоке автомашин, его вдруг осенило. Он должен подрезать щупальца осьминогу. Распределить его мощь между независимыми тайными агентствами, неподотчетными друг другу. Децентрализовать службу безопасности, сделать ее более человечной. И начать следовало с ликвидации главного источника заразы: порочной связи, существующей между «чистой разведкой», Вестминстером и тайной торговлей оружием и контролируемой Джеффри Даркером из Ривер-Хауз.

Но как узнал об этом Гарри Пэлфрей? Гудхью из христианского милосердия приглашал Пэлфрея в теплые выходные дни в Кентиш-таун посидеть в саду за стаканчиком вина или поиграть с детишками в крикет на лужайке, прекрасно понимая, какое отчаяние скрывается за его жалкой улыбкой. После обеда он оставлял его за столом наедине со своей женой, чтобы тот мог излить ей душу, ведь нет ничего желаннее для бесчестного человека, чем получить возможность исповедаться во всех грехах добродетельной женщине.

И после одного из таких многословных излияний Гарри Пэлфрей с восторженным рвением предложил Гудхью информировать его о закулисных махинациях кое-кого из вставших на преступную дорожку тузов Ривер-Хауз.

Цюрих прижался к озеру, съежившись под ледяной свинцовой тучей.

– Меня зовут Леонард, – объявил Берр, поднимаясь с кресла в кабинете Куэйла с решимостью человека, готового ринуться в драку. – Я надуваю мошенников. Будете курить? Пожалуйста, травитесь. В его голосе так радостно и забавно звучали интонации заговорщика, что Джонатан, который курил очень редко и всегда потом сожалел об этом, послушно взял сигарету. Берр достал из кармана зажигалку, щелкнул крышкой и дал ему прикурить.

– Вы, наверное, думаете, мы вас подвели? – начал он с самого щекотливого пункта. – Какое-то недоразумение с Огилви в Каире, если я правильно понимаю.

"Это вы ее подвели", – чуть не сорвалось с языка Джонатана. Но осторожность взяла верх. Сдержанно улыбаясь, он произнес только: «Ничего непоправимого, я уверен».

Берр долго думал о том, как поведет этот разговор, и решил, что наступление – лучшая защита. Какой бы неприглядной ни представлялась ему роль Огилви во всем этом деле, сейчас было не время для обличительного спича.

– Нам платят не затем, чтобы мы были безучастными зрителями, Джонатан. Дикки Роупер загнал багдадскому вору кое-какие опасные игрушки, включая килограмм обогащенного урана, случайно упавшего с российского грузовика. А Фрэдди Хамид уже давал ему целый караван машин для незаконного провоза через Иорданию. Что нам оставалось делать? Подшить дело в папку и закрыть глаза? – Берр не без удовольствия увидел на лице Джонатана выражение какой-то бунтарской покорности, напомнившее ему его самого. – Послушайте, Джонатан, если бы ваша Софи сама не проболталась Фрэдди, никто бы ее и пальцем не тронул.

– Она не «моя» Софи, – вставил Джонатан с излишней поспешностью.

Берр сделал вид, что не слышит.

– Вопрос в том, как нам упечь нашего приятеля. У меня есть кое-какие соображения на сей счет, если вам интересна. – Он ласково улыбнулся. – Вот именно. Вы уже догадались, как я вижу. Я простой йоркширец. А наш друг мистер Роупер – знатная персона. Ну что ж, тем хуже для него!

Джонатан почтительно рассмеялся, и Берр поздравил себя с тем, что благополучно перескочил через убийство Софи.

– Пойдемте, Джонатан, я угощу вас ленчем. Мы вас не очень беспокоим, Реджи? Что поделаешь, пока мы в одной связке. Хороший вы парень. Я замолвлю словечко.

В спешке Берр оставил зажженную сигарету в пепельнице Куэйла. Джонатан загасил окурок, с грустью думая, что прощаться ему не хочется. Куэйл был простодушный и несколько суетливый малый, имевший привычку вытирать губы носовым платком, который он доставал, на шпионский манер, из рукава, или ни с того, ни с сего угощать вас печеньем из особой коробочки. За шесть недель вынужденного ожидания Джонатан успел привыкнуть к их странному, сумбурному общению. Реджи Куэйл, как теперь выяснилось, тоже.

– Спасибо, Реджи, – сказал он. – За все.

– Милый друг! Это вам спасибо! Попутного ветра, сэр. Семь футов под задницей!

– Благодарю. Того же самого.

– С транспортом все о'кей? Тачка подана? Все схвачено? Прекрасно. Закутайтесь потеплее. До встречи в эфире.

– Вы всегда всех благодарите? – спросил Берр, когда они оказались на мостовой. – Профессиональная привычка?

– О, мне просто нравится быть вежливым, – парировал Джонатан. – Если вы это имеете в виду.

Как всегда в оперативной работе, Берр был не в меру педантичен. Он заранее выбрал ресторан, тщательно изучив его накануне вечером: это была загородная траттория на берегу озера, где обитатели «Майстера» вряд ли могли появиться. Он приглядел столик в углу и за десять франков (бережливый йоркширец!) старшему официанту зарезервировал его за собой под вымышленным именем Бентон. Но и это было еще не все.

– Если мы столкнемся с кем-нибудь, кого вы знаете, а я нет, Джонатан, и этот кто-то, по-вашему, замешан в игре, ничего мне не объясняйте. На самый крайний случай я ваш старый сослуживец из Шорнклифа, а потом болтайте себе о погоде, – сказал он, во второй раз демонстрируя, между прочим, хорошее знание биографии Джонатана. – Успели за эти дни по горам полазить?