– Роупер тоже клиент Билли? – спросил Джонатан, перебивая.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – произнес Берр из своего угла, и все трое рассмеялись. Но где-то в глубине их веселого смеха пряталась ясная для всех мысль: чем меньше он будет знать о Роупере, тем меньше вероятность, что он себя выдаст.

– Билли Борн – твоя козырная карта, Джонатан, – объяснял ему Рук. – Не забывай о нем. Как только тебе заплатят, пошли ему комиссионные. Устроишься на новом месте, позвони ему, расскажи, как идут дела. Играй прямо на Билли, и он откроет перед тобой любую дверь. Все, кого любит Билли, отвечают ему тем же.

– Это твой последний отборочный тур, – подвел итог Берр. – Потом финал.

На следующее утро, когда Джонатан совершал ранний заплыв в бассейне и все они выглядели бодрыми и свежими, Рук извлек из своего волшебного ящика секретный радиотелефон с переменными частотами. Для начала они вышли в лес и там затеяли игру, по очереди пряча и отыскивая ящик. Затем, в перерывах, Рук давал возможность Джонатану выходить на связь с Лондоном и получать ответный вызов, и так до тех пор, пока тот полностью не освоился с аппаратурой. Он показал Джонатану, как заменять батарейки питания, подзаряжать их, подключаясь к сети. Вслед за радиотелефоном он продемонстрировал другой экспонат: суперминиатюрную камеру в виде зажигалки, которой, по его словам, может пользоваться даже идиот, и притом не без пользы для дела. Они провели в Коннектикуте три дня, больше, чем Берр предполагал.

– Это наш последний шанс все обговорить, – повторял он Руку, оправдывая эту задержку.

Обговорить что? О чем говорить? Как впоследствии признавался себе Берр, в глубине души он ждал заключительного объяснения. Но Джонатан всегда оставался для него загадкой, и он не знал, как к нему подступиться.

– Наездница все еще прочно сидит в седле, – сказал он как-то раз весело, надеясь подбодрить Джонатана. – С коня не слезает.

Но воспоминания об Ивонне еще не вполне оставили Джонатана, и в ответ он едва выдавил из себя улыбку.

– У него были шуры-муры с этой Софи в Каире. Я точно знаю, – сказал Берр Руку, когда они летели домой.

Рук скорчил неодобрительную гримасу. Он не любил спонтанных прозрений Берра, тем более когда речь шла о покойнице.

– Милашка Кэти просто как угорелая курица, – важно заявил Гарри Пэлфрей, сидя за виски в Кэнтиш-Таун у Гудхью. В пятьдесят у него была седая голова, обрюзгшее лицо, одутловатые губы пьяницы и бегающие глазки. Гарри появился в гостиной Гудхью сразу после службы в черном адвокатском жилете. – Она возвращается из Вашингтона. Марджорэм поехал в Хитроу встречать. Боевая команда.

– Почему Даркер не встретит ее сам?

– Любит перестраховаться. Даже в случае, если речь идет о посланном им человеке, о Марджорэме, он всегда может сказать, что его-то там не было.

Гудхью хотел о чем-то спросить, но сообразил, что лучше не перебивать Пэлфрея до тех пор, пока тот не выпалит все сразу.

– Кэти говорит, что заокеанские братишки начинают раскидывать мозгами. Они пришли к мнению, что Стрельски задурил им голову в Майами, а вы с Берром помогли ему в этом. Кэти говорит, что можно стоять на берегах Потомака и созерцать дым, поднимающийся над Капитолийским холмом. Говорит, везде только и слышишь, что о новых параметрах и энергетических вакуумах. Только не пойму, кто их наполняет или выкачивает.

– Бог ты мой, к черту параметры, – нервно заметил Гудхью. Он встал долить Гарри виски, выигрывая время. – Сегодня утром я получил директиву. День был испорчен. А мой шеф все прогрессирует. Ничто для него не возрастает, не увеличивается, не усиливается, не углубляется, не совершенствуется, не умножается, не созревает. Только прогрессирует. Ваше здоровье, – сказал он и сел на место.

Но когда Гудхью говорил это, мурашки пробежали по его спине, так что он даже чихнул несколько раз подряд.

– Что им нужно, Гарри? – спросил он.

Пэлфрей потер лицо, как будто в глаза ему попало мыло, и обмакнул губы в стакан.

– «Пиявка», – ответил он.

Крейсерская яхта «Железный паша», принадлежащая господину Ричарду Роуперу, показалась из-за восточной оконечности Хантерсайленда ровно в шесть часов. Она летела как стрела по ровной глади моря, четко вырисовываясь на фоне безоблачного неба и быстро увеличиваясь по мере приближения к Дип-Бэй. Все было готово к приходу яхты: зарезервирован причал во внешней гавани, большой круглый стол в прибрежном ресторане вынесен на веранду и накрыт на шестнадцать персон. Ужин ожидался в восемь тридцать, все тонкости меню были согласованы. Блюда из морской рыбы для взрослых, жареный цыпленок и чипсы для детей. И учтите, шеф будет взбешен, если не хватит льда. После ужина предполагались крабьи бега.

В межсезонье на Карибском море не слишком много больших яхт, только торговые корабли из Нассау и Майами, но их Мама Лоу вряд ли бы встретил тепло на Хантерсайленде. Он любил роскошных яхтсменов и презирал толпу.

Джонатан ожидал прибытия «Паши» целую неделю. Но когда он увидел ее, то на секунду-другую почувствовал себя в ловушке. Ему захотелось скрыться в единственном находящемся на острове городке или сбежать на жалком суденышке Мама Лоу, стоявшем на якоре в каких-нибудь двадцати ярдах от того места, где находился Джонатан. «Паша» уже заходила в гавань. Ему были хорошо видны ее мощные двухсотсильные дизели, раздвижная палуба для вертолета, громадные стабилизаторы и установка для гидропланов на корме. «Да, – подумал он, – эта красотка – настоящая леди».

Он был подготовлен к этому заранее, но все равно нервничал. До последнего момента он все время представлял себе, как будет приближаться к Роуперу, теперь же Роупер приближался к нему. Сперва его чуть не вывернуло, но уже через минуту жутко хотелось есть. Потом он услышал пронзительный крик Мама Лоу, требующего немедленно к себе этого белого канадского осла, и ему полегчало. Он помчался назад по деревянному пирсу и дальше по песчаной дорожке к хижине. Жизнь на море благотворно подействовала на него: походка стала раскованней, глаза смягчились, лицо дышало свежестью и здоровьем. Пока он шел, солнце набухло перед закатом, образовав вокруг себя медный венчик. Два сына Мама Лоу выкатывали на террасу знаменитую круглую столешницу. Их звали Веллингтон и Нельсон, но Мама Лоу называл их Силачом и Мокрым Глазом. Силачу было лет шестнадцать и он весь утопал в складках жира. Его хотели было отдать учиться в Нассау, но тот воспротивился и не поехал. Мокрый Глаз, в свою очередь, был худ, как доска, курил гашиш и ненавидел белых. Уже добрых полчаса эти двое, хихикая, возились со столом, но почти безрезультатно.

– Тут, на Багамах, человек совсем дуреет, – произнес Силач, когда Джонатан проходил мимо.

– Это ты сказал, Силач, а не я.

Мокрый Глаз мрачно наблюдал за ним. Джонатан лениво помахал ему рукой, некоторое время еще спиной ощущая напряженный взгляд. «Если меня найдут в одно прекрасное утро мертвым, в глотке у меня будет торчать резак Мокрого Глаза», – подумал он. Потом он вспомнил, что не собирается слишком много раз встречать утро на Хантерсайленде, живой или мертвый. И стал представлять, какое положение займет теперь яхта. Должно быть, готовится развернуться. Ей требовалась большая акватория.

– Масса Ламон, вы самое большое и самое неповоротливое дерьмо, которое я, несчастный негр, когда-либо видел. Вы вовсе не болеете, вы лентяй, мать вашу так, и я обязательно скажу об этом Билли Борну.

Мама Лоу сидел на веранде рядом с высокой и красивой черной девушкой в пластмассовых папильотках, которую называли мисс Амелия. Он орал, в промежутках отхлебывая пиво прямо из банки. В нем было «двадцать два стоуна роста, – как он сам любил о себе говорить, – четыре фута в ширину и сверкающая лысина». Мама Лоу поставил на место вице-президента Соединенных Штатов, у Мама Лоу повсюду дети, вплоть до Тринидада и Тобаго, у Мама Лоу – поместье во Флориде. На своей громадной шее он носил ожерелье из золотых черепов, а с заходом солнца надевал парадную соломенную шляпу с бумажными розами и вышитой красной нитью надписью «Мама» на тулье.