остатки, нарастающее раздражение, стремительную потерю рассудительности и углубление негативизма.

Шатров было около десятка, укрытых в таком редком и худосочном лесочке, что между искривленными стволами в отдалении можно было разглядеть Амарильо-Кучильо и его аэро-космопорт, а также кое-где и патрули дюжих русских солдат.

Мендоса и остальные уговаривали меня затаиться, пока они не свяжутся с русскими и не придут с ними к соглашению. Мой техасский рост и странная внешность, твердили они, могут вызвать подозрение у русского военного командования, которое, возможно, не поставлено в известность, какую роль я сыграл в Восстании Согбенных.

Я упрямо спорил с ними. Разве я не Эль Эскелето и не прославился на весь мир? Даже Рейчел и Розе удалось добиться от меня только неохотного согласия временно принять их план.

Кри оказались интересным, хотя и угрюмым племенем. Например, их деньгами, а также божками были кувшинчики с нефтью и кусочки угля: теперь они знали, что эти черные субстанции хранят в себе энергию всей животной и растительной жизни. Кри никогда их не жгли, но использовали для меновой торговли и в малых количествах погребали с покойниками, "осеменяя" их для такого же бессмертия.

Но кри меня не занимали. Их жуткий английский и еще более жуткий испанский вызывали во мне раздражение, как и их запах, не похожий на мой, хотя, полагаю, ничем моего не хуже. Я просто старался их не замечать.

Ну, а что до совета затаиться и благоразумно сохранять горизонтальное положение, так кроме тех случаев, когда русские патрули оказывались слишком уж близко, я все дни бродил по лагерю в сопровождении хмурого Эль Тасито. Я часто останавливался, чтобы еще раз взглянуть на серебристый игольный нос "Циолковского" или "Годдарда", который ждал в космопорту, чтобы доставить меня на родину. Во всяком случае, так я объяснял себе его присутствие.

Все время меня грызла мысль, что я теряю драгоценное время, которое мог бы использовать для предъявления своих прав на радиоактивную пирамиду - что бы там Фаннинович ни лепетал о лозах и рудознатцах, мне представлялось очевидным, что именно Пропавший Уранинитовый Шурф Чокнутого Русского подсказал техасцам, где бурить их суперскважину.

Настоятельные советы моих коллег забыть про шурф и смириться: Россия, мол, никогда не допускала, чтобы иностранцы эксплуатировали богатства ее недр, - мне еще очень повезет, если им удастся устроить для меня визу и место в космолете! - эти разумные советы я выслушивал с большой враждебностью и растущим подозрением. Уж не торопятся ли они сплавить меня с Терры, чтобы завладеть моими богатствами?

На советы набраться терпения и изучить язык кри (Мендоса), потренироваться в стрельбе из лука (Рейчел), попробовать ЛСД (Гучу) я только огрызался.

Возможно, к этому времени я впал в хроническое полубредовое состояние из-за варикозности вен и неадекватного поступления крови в мозг. Впрочем, сомневаюсь. По-моему, в конечном счете все страдания мне причиняло воспаленное самолюбие, осложненное гравитационной болезнью.

Во всяком случае, когда в первый день Мендоса и отец Франциск отправились договариваться с русскими и не вернулись, когда Гучу, Роза, Рейчел - даже Фаннинович! - на второй день улетели в ве-енвепе и не вернулись, и никак не давали о себе знать, я решил действовать.

Я сел с Эль Тасито играть в джин-рамми, а затем напоил его тем же самым - то есть джином, но без рамми. Когда он совсем нализался, сменил батарейки в экзоскелетах на последние, которые у меня остались, и дождался зари.

При первых проблесках света я вышел из нашего кожаного шатра и, угрожая выдвинутыми стержнями тем кри, которые пытались меня остановить, зашагал к Амарильо-Кучильо.

Небо уже покраснело, когда я добрался до городка и столкнулся с аккуратной новенькой надписью с девятью буквами русского алфавита, которые слагались в два слова "Желтый Нож". Как и техасцы, русские перевели название города на свой язык буквально.

Кроме того, я столкнулся с парой русских солдат - ив первый раз разглядел их вблизи.

Признаюсь, их огромные габариты и еще большая волосатость в первый миг меня ошеломили. С той самой минуты, когда Слезливая Сюзи, космостюардесса, упомянула этих "жутких мохнатых русских", я был убежден, что все разговоры о советской волосатости представляли собой лишь очередное проявление ксенофобии - этого проклятия жителей Терры.

Как бы не так! Ступни, кисти, лица - не говоря уж о голове, шее и ушах двух пехотинцев - покрывал густой мех, распиравший летнюю форму из грубой ткани. Ногти у них стали заметно толще, видимо преображаясь в когти, но не настолько, чтобы мешать пальцам производить человеческую работу.

Однако когда первое ошеломление прошло, впечатление у меня сложилось самое восхитительное. Человеческие глаза, выглядывающие из меха, обретают истинную духовность, напоминая глаза дельфинов, мех же словно скромно заверяет: "Я всего лишь животное, товарищ, ничего особенного. Во мне не найти и намека на антро-поцентричного, надменного шамана, творящего богов и демонов."

И они после первой ошарашенной растерянности, казалось, тоже воспринимали мою необычность совершенно спокойно. "Очень космополитичное зверье!" - подумал я. А когда один из них отозвался на мое "здрасте, товарисчи!" негромким горловым "спасибо", а в ответ на мой вопрос очень ясно объяснил, как пройти к бюро регистрации горнопромышленных заявок, я испытал радостное умиление, словно попал в сказочную страну говорящих зверей.

Естественно, эти русские сильно отличались от относительно безволосых славянских худяков, жиряков и накачанных, но в целом они показались мне более симпатичными - куда меньше брезгливой надменности, ханжеского самодовольства и пуританизма.

Один солдат остался на посту, а другой дружески зашагал рядом со мной, держа свое лазерное ружье с небрежной беззаботностью.

Я указал на серебристый нос космолета, возвышающийся в отдалении над крышами невысоких строений, и спросил:

- "Годдард"?

- Нет, - услышал я привычное русское отрицание.