Сверху колонна походила на гармошку: то растягивалась, то сжималась по команде подполковника Кадрасова, сидевшего с рацией в первом «Урале». Водитель, белобрысый Сережа Груздев, сосредоточенно крутил баранку, напряженно вглядываясь вперед, в дорожную ленту. Временами Сергей что-то мурлыкал себе под нос. Слов Геннадий Десейкович разобрать не мог, но мотив был удивительно знаком. Он ассоциировался со скачущим на коне всадником. Офицер внимательно прислушивался к напеву Сергея, но тот, как назло, совсем перешел на шепот. Наверное, потому, что дорога, круто свернув вправо, бросилась резко вниз. До этого она то врубалась в скалу или висела над пропастью, то легко и свободно взбиралась на перевал или рассекала, будто выпущенная из лука стрела, могучие завалы, а то вдруг, сделав петлю, перешагивала через горный поток.

Напряжение возросло: слева — обрыв, справа — отвесная стена. Гляди — не зевай. Малейшая оплошность здесь слишком дорого стоит.

«Военные водители Афганистана — на самом острие борьбы за революцию. Они помогают связать не только населенные пункты, но и сердца людей. А ниточка-то связующая идет в невероятно трудных условиях, по ней бьют из пулеметов и гранатометов, нередко обрушивает свой гнев природа...» — прочитал как-то Кадрасов в одном из журналов. В общем верно сказано. Каждый день, каждый час ребята, защищенные бронежилетами, мчатся навстречу опасности. Где она подстережет? На каком километре? И Родина недаром отмечает их дела боевыми наградами. Тот же Груздев медаль «За отвагу» имеет. Хороший парень, смелый, удивительно трудолюбивый. По десять — двенадцать часов сидит за баранкой. Родителям спасибо, что правильно воспитывали, к трудностям готовили, а не к парадному маршу жизни.

К человеку с раннего детства нельзя быть снисходительным. Снисходительность становится непростительной, она наносит вред тем, к кому ее проявляют. Чересчур нежный, недостаточно строгий отец, сам того не желая и не подозревая, приучает их ни в чем не знать ограничений, не встречать отпора. А вырастет дитя, общество предъявляет к нему свои требования. Когда он встретится с суровой правдой жизни, а это, как правило, неизбежно, ему будет труднее, чем тем, кого воспитывали без лишней опеки.

Геннадий Десейкович за годы службы научился безошибочно определять, кого и как воспитывали родители. Он, например, видел, что Сергей Груздев не из баловней. Рос он в многодетной семье, в деревне, с малолетства приучен к труду. Догадки эти родились из наблюдений: служит парень первый год, а машину водит мастерски, к любому делу стремится руки приложить. Проезжая мимо полей, высказывает свое мнение о видах на урожай.

— Откуда родом, Сергей? — полюбопытствовал подполковник, как бы проверяя себя.

— Мы — тамбовские, — прекратив мурлыканье, улыбнулся солдат.

— До армии работал?

— Всего лишь полгода у себя, в колхозе, а до того учился в автошколе ДОСААФ. Ну, раньше родителям помогал.

— Семья-то большая?

Груздев снова улыбнулся. На этот раз улыбка, озаренная воспоминаниями о родных, получилась теплой и светлой.

— Я — третий, а после меня еще два брата и две сестрички.

Настроение у офицера вдруг поднялось, словно экзамен выдержал. И он вновь уперся взглядом в дорогу, одним ухом слушая мурлыканье Груздева.

«О чем же поет Сережа? — навязчиво вертелось в голове у Геннадия Десейковича. — И при чем тут скачущий всадник?» Он посмотрел на часы, хотя и без того знал: стрелки показывают половину второго. Пора подумать о большом привале.

— Ноль третий, — вышел на связь Кадрасов. — Как только спустимся в долину, за мостом через реку, — привал.

Ноль третий — командир охранения капитан Хабаров отозвался сразу: «Вас понял».

Из кабины были видны коричневые скалы, а дальше, по верху — снежные вершины. Они казались совсем рядом. Только протяни руку. Но Кадрасов знал обманчивость горных далей. И сейчас ему очень хотелось быстрее спуститься в долину — там меньше опасности и можно расслабиться.

Весть о скором привале подняла настроение и у Сережи Груздева. Он запел громче. И Геннадий Десейкович узнал наконец-то мятежные светловские строки:

Теперь Кадрасов понял, почему напев солдата вызвал у него ощущение скачущего всадника: лирический герой поэта Михаила Светлова отправился выполнять интернациональный долг на коне. Он ехал шагом и мчался вскачь ради того, чтобы в далекой Гренаде отвоевать крестьянам землю. А разве не за этим прибыли в Афганистан советские солдаты!? И потому так созвучны слова предвоенной песни настроению воинов.

Взяв приступом последний перевал — скалистый, «цветущий» самыми разнообразными породами камней, дорога наконец спустилась на дно долины. И вот она уже весело бежит вдоль цветущего миндаля, мимо зарослей тамариска, корни которого, крепкие, цепкие, уходят в землю на десятки метров, чтобы добыть влагу. Говорят, что если уж прижился тамариск, не вытопчешь его и не высушишь. Еще говорят, что там, где растет тамариск, хорошо плодоносит гранат. Садов с гранатовыми деревьями в долине много. На востоке гранат и ветку тамариска издавна считали символами плодородия.

Здесь, на юге Афганистана, в русле полноводной (по местным понятиям) реки, земля по-особенному щедра. И солнце здесь ласковое, нежное, вроде бы не печет, а гладит. Геннадий Десейкович слышал, будто местность эта называется «долина сладостей». И главная «сладость» — гранат. Основная субтропическая плодовая культура.

«Дерево вечности» — так называют гранат — служит человеку с незапамятных времен. Из Двуречья он распространился по Азии и Северной Африке, а уж в послеколумбовые времена оказался и в Америке. Финикийцы дали ему имя «пуническое яблоко». Считают, что яблоком раздора у Париса послужил именно гранат. По античному мифу, Прозерпина, дочь богини плодородия Цереры, была похищена богом подземного царства мертвых Плутоном, заманившим ее в лес зрелищем прекрасной ветви граната. Гранат дарует бессмертие.

Сережа, словно угадав мысли комбата, запел сочиненную самими ребятами песню: