– Типа, того.

Нюта отвела трубку от уха и посмотрела на нее, словно ожидала увидеть внутри притаившегося Бобра.

– Слышь, Вовка, – начала она осторожно, – тебя на тренировке по голове никто не бил?

– А че? – удивился Бобр. – Тренировки еще не было.

– Да так. Ерунду гонишь…

– Ничего я не гоню, – слегка обиделся Вовка. – Я сам хотел того… предложить. Ну, типа – будь моей девушкой.

– Как-то это все очень неожиданно, – пробормотала Нюта, – даже не знаю, что сказать. Надо подумать.

– А, ну ты думай! – оживился Бобр. – Я заскочу минут через пять.

– А мне разве хватит? – испугалась Нюта.

– Чего? – не понял Бобр.

– Пяти минут. Чтоб подумать.

– А, ну дак ты не сразу можешь отвечать. Типа, завтра. Или послезавтра. А через пять минут мы на тренировку валим.

– А, ну да, – кивнула Нюта. – Спасибо, что напомнил.

Повесила трубку и осталась сидеть, глядя на телефон. Телефон зазвонил.

– Алле, Ань! – прогудел Вовка. – Ты, это…

– Я еще не подумала! – испуганно воскликнула Нюта.

– Да не… Отменяется тренировка. Там у наших в театре случилось что-то. Собирайся, я щас забегу.

Огромный щит с декорацией косо привалился к заднику. Это была любимая Нютина картина – с ледяным дворцом, со снежными волками и мчащейся поверху фигурой Ночи. Только теперь она выглядела ужасно. Кто-то вылил поверх снежных спиралей черную краску, проткнул в нескольких местах ткань, испачкал, изгадил, изляпал все, что мог.

Кругом угрюмо застыли студийцы.

– Как? – выдохнула Нюта. – Кто?

– Фиг знает кто, – отозвался Миха. – Может, малолетки какие баловались…

– Как же! – перебил его Славян. – Малолеткам такую дуру не перевернуть. Тут дяди постарше отметились.

– Узнаю – руки оторву! – мрачно заключил Олег. (Он, оказывается, тоже был тут. А Нюта и не заметила.)

Бобр упруго ходил вдоль щита, словно тигр, жаждущий крови. Кулаки у него чесались. Ему очень хотелось куда-нибудь бежать и кого-нибудь бить. Но бежать было некуда и бить некого.

– Ой, ребята-а! – с тихим отчаянием протянула Юлька. – Премьера через три дня…

– Надо позвонить Леве! – Стю первая сообразила, что пора переходить от причитаний к действиям. – Натянем новую ткань, он перерисует…

– Нет, не перерисует, – Нюта сказала это тихо, но все услышали, – он уезжает сегодня. До Нового года. У нас последнее занятие было.

И все замолчали. И в молчание словно ворвался насмешливый свист поземки. Как будто сама Снежная королева, пролетая мимо, улыбнулась им застывшей ледяной улыбкой.

– Ну и ладно! – Бобр резко остановился. – И не надо картинок! Сделаем что-нибудь по-быстрому. Сзади простыни натянем…

– Какие простыни, Вова? – вздохнул кто-то.

– Белые!

– А на Королеву натянем белые тапочки… – хмыкнул Славян, не удержавшись. Бобр набычился и посмотрел на него долгим немигающим взглядом. Ему очень хотелось набить кому-нибудь морду.

Славян выпрямился (он чуток не доставал Бобру до плеча) и тоже уперся в Вована недобрым взглядом. Каждому хотелось сорвать на ком-нибудь злость.

– Ребя, погодь! – тут же полез разводить ситуацию Миха. – Подраться мы всегда успеем. Тут думать надо. Еще идеи есть? Кроме белых простыней?

Все замолчали. И снова будто ледяной смешок прошелестел в тишине.

– Есть! – рявкнул вдруг Бобр. – Придумал!

– Че, синие простыни? – подколол Славян.

Но Вовка на подкол не отреагировал. Радостная мысль осветила его физиономию, будто лампочка Ильича.

– У нас же есть!.. Она и того…

– Чего того? – нетерпеливо переспросила Стю.

– Нарисует!

– Кто?

– Во, – толстый палец Бобра торжествующе уперся в Нюту, – она! Художник. Ферштейн?

Все дружно уставились на Нюту, будто она только что слетела с потолка. Или соткалась из пыльного воздуха, подобно тени отца Гамлета.

– А ведь точно, – с надеждой протянул Славян, – ты ведь черкаешь в своем блокнотике…

– И в художку ходишь…

– Костюмы рисуешь…

– Анька, давай!

– Ура!

– Вы че? – ужаснулась Нюта. – Я не смогу… не умею…

Ей хотелось немедленно исчезнуть. Да вот хотя бы провалиться прямо сквозь сцену, в запыленный подвал.

Но народ, не обращая внимания на ее слабые протесты, уже плясал вокруг в приливе буйного оптимизма.

– Эй! – отбивалась она. – Я не могу…

И тут Олег схватил ее за руку.

– Анька! Молчи! Я в тебя верю! Ты можешь! Ты справишься!

Совсем близко оказались его глаза – верящие, сияющие…

Но тут Бобр могучим плечом оттер Рэда в сторону и на радостях потряс Нюту так, что у нее клацнули зубы. Его распирало от гордости. За нее, ну и немного за самого себя – ведь это он родил гениальную идею.

– Давай, рисуй!

Нюта молча схватилась за голову. Ей было страшно. Ужасно страшно. Но в душе уже рушились крепостные стены, сдвигались железные колеса, открывались потайные дверцы.

– Ладно, – прошептала она, – ладно… Я попробую…

Все было не ладно. Все было совсем не ладно. Наоборот. Был ужас, ужас и еще полный кошмар в придачу.

Никогда раньше Нюта не ощущала такой каменной тяжести ответственности. Груза чужих надежд.

С подготовкой к работе все устроилось на следующий день удивительно быстро. Стараниями Шефа нашлась новая ткань. Притащили краски, губки, кисточки, щетки, банки, тряпки, оставшиеся от Левы. Притащили и установили у стены испорченную декорацию – для образца.

Перед началом Нюта всех выгнала. Если уж суждено ей опозориться и подвести коллектив, то ее позора хотя бы никто не увидит.

Стю, поняв ее без слов, заперла дверь на щеколду. Они остались вдвоем.

Нюта переоделась в старый свитер, походила вдоль рамы. Залила краски теплой водой. Можно начинать. Но было страшно. Очень страшно.

Вот какая странность – вечером на берегу рокочущего темного озера ей не страшно. И даже в темноте на старом кладбище – не страшно.

А тут, средь бела дня, вдруг сделалось невыносимо жутко. Хотелось все бросить и зареветь. У нее ничего не получится. Ничего! Никогда!

– Я не смогу! – с отчаянием простонала она.

– Ты хотя бы начни! Вдруг получится? – заволновалась Стю. – Че сразу-то отказываться?

И другой голос прозвучал в голове: «Я верю в тебя, ты справишься…»

Ладно. Стю права. Надо попробовать. Главное – действовать, как обычно. Как будто это обычное занятие в художке. Сначала – набросок.

Нюта взяла мелок.

Первым делом она отмерила центр, расчертила щит на четыре равных квадрата. Потом прошлась вдоль, намечая то тут, то там линии, фигуры, порой отмеряя расстояние ладонью, порой отходя назад, а порой даже влезая на стул, чтобы дотянуться до самого верха. Линии выходили неуверенными, дрожащими. Но, как ни странно, работа сдвинулась.

Она не сбилась с размера, не намельчила, не перекосила композицию. И ледяной замок, и летящая фигура Ночи получились примерно такими же, как и у Левы. Нюта отошла подальше, чтобы рассмотреть набросок целиком. Она так волновалась, что рисунок плыл перед глазами.

– Стю, глянь…

Подруга встала рядом. Пауза затягивалась. Сейчас скажет, что все криво, косо и уродливо.

– Да в тебе, оказывается, Ван Гог пропадает! Все нормально! – раздался над ухом жизнерадостный голос.

– Стю, хватит издеваться, – отмахнулась Нюта. – Криво, да?

– Ничего не криво!

Нюта начала сердиться.

– Как это – не криво? Я уверена, что криво!

– А вот и нет! Все четко.

Тут Нюта не выдержала и сама уставилась на рисунок. И верно… вроде все четко. Но такого просто не может быть! Она же не умеет рисовать на больших листах! Или, получается, умеет?

Нюта еще раз придирчиво осмотрела набросок.

– Ага! – завопила она радостно. – Вон у Ночи крыло кривое!

– Ерунда, – отмахнулась Стю, – мелочь!

– Волки плохо получились…

– Лучше, чем у Левы.

– Замок перекосился…