Одной из самых распространенных технологий оставалось кровопускание – извлечение крови из кровеносного русла с лечебными целями. Считалось, что оно помогает изгнать инфекцию. В современной медицине показания к кровопусканию строго ограничены (острая сердечная недостаточность, тяжелый гипертонический криз, некоторые заболевания крови, некоторые отравления, например угарным газом) и в любом случае не включают в себя острые инфекционные болезни. Однако врачи добактериальной эпохи то и дело пускали больным кровь – с известными, то есть плачевными результатами. Кроме кровопусканий, практиковалась каутеризация, то есть прижигание. Этот метод, опять-таки крайне малораспространенный в современной медицине (применяется он чаще всего для излечения небольших кожных патологий), широко практиковался средневековыми и ренессансными целителями, причем в наиболее болезненной, термической форме: чумные бубоны прижигали раскаленным железом. Современные российские исследователи М. В. и Н. С. Супотницкие указывают: «Этот примитивный способ „очистки“ организма действительно давал результат, если человек, по отношению к которому он был применен, не умирал от сердечного приступа, не впадал в необратимый шок, не сходил с ума от боли».[45]

Методы защиты от инфекции логически проистекали из учения о воздухе как главном переносчике контагия. Уже упомянутый автор труда «О контагии, о контагиозных болезнях и лечении» итальянский врач Джироламо Фракасторо, высказавший правильную догадку о связи той или иной болезни с конкретным контагием и ее саморазмножающемся характере, предложил следующие способы профилактики чумы: «Главный источник тех контагиев, которые входят в нас извне, – это воздух… Следует опасаться воздуха, который окружает больного. Поэтому следует открывать окна и двери, особенно обращенные на север, а вокруг больного должны быть пахучие и холодные цветы и плоды: розы, волчьи ягоды, ненюфары, фиалки, тыквы, персики; кроме того, следует делать окуривания из розовой воды, камфоры и гвоздики…Для того, чтобы вдыхаемый воздух входил более чистым, всегда держи во рту или зерна можжевельника, или корень горечавки, или корицу, или лимонное семя. Следует также смазывать ноздри губкой, пропитанной уксусом или розовой водой».[46]

В соответствии с этими принципами окуривания (фумигации) составлялись из смеси ароматических, растительных и минеральных веществ. Таким образом, медиками для очистки воздуха применялся целый арсенал средств. В него входили сено, политое вином или уксусом, лаванда, розмарин, ягодоносный можжевельник, лавр и различные благовония, в том числе и самые дорогие, таких как стиракс, росный ладан, камедь, можжевеловое масло, кора коричного дерева и другие ароматические вещества. Употреблялись также кипарисовый орех, душистые смолы – фимиам, мирра, ладан; чабрец, ладанник, душица, майоран и т. д.

Жилые помещения опрыскивались розовой (или обычной холодной) водой с уксусом. Этот ингредиент был наиболее рекомендуемым во время чумы – вследствие его способности «препятствовать гниению и разложению». Уксус следовало употреблять с пищей в течение всего дня, а неприятные для желудка последствия исправлялись корицей или водой с мастиковой смолой. Следовало также есть побольше другого защитного средства – чеснока. Но главным образом, рекомендовалось вдыхать как можно меньше воздуха, особенно в присутствии больных. Использовали и алхимические средства для «нейтрализации» яда – изумруд, гранат, бирюзу и аметист. Однако эффективность всех этих средств была крайне невысокой, да она и не могла быть иной в медицине, еще не знавшей антибиотиков и вакцин. Как гласила старая французская поговорка, «лучший рецепт от чумы – убежать пораньше и подальше, а вернуться попозже».

Врачи, боровшиеся с чумой, носили специальную защитную одежду. Чтобы отгородиться от воздуха, пораженного контагием, они надевали накидку с капюшоном, наподобие монашеской, из красной кожи или непромокаемой ткани. Под накидкой врачи носили рубахи, пропитанные защитными ароматическими маслами, во рту держали зубчики чеснока. На лице крепился «фальшивый нос» – длинный дыхательный раструб, отдаленный предок современных респираторов, который заполнялся ароматическими веществами. На голову надевалась шляпа с защитными очками. На ноги крепились бубенцы, чтобы предупредить горожан или крестьян о приближении врача. В общем, «победитель чумы» в защитном костюме образца XVI века являл собой зрелище не для слабонервных; остряки говорили, что одного его вида достаточно, чтобы свести в могилу даже здорового человека…

Кроме врачей, аптекарей и парфюмеров (они были ответственными за ароматические окуривания), деятельное участие в противоэпидемических мероприятиях принимали санитарные команды. В разное время и в разных условиях они пополнялись за счет самых различных слоев населения – от горожан-добровольцев (эта опасная работа хорошо оплачивалась) до каторжников с галер. Санитарные команды вывозили из города трупы умерших от чумы; их черные тачки народ прозвал «воронами». Часто так называли и самих санитаров. О приближении «ворона» народ узнавал по звуку колокольчика. Во время регулярных обходов города (как правило, один раз в день) родные отдавали санитарам умерших за последние сутки. Мародеры нередко орудовали, прикидываясь санитарами. Трупы вверялись могильщикам, которые хоронили покойников без гробов, завернутыми в саван, часто – в глубоких рвах, служивших братскими могилами. Если эпидемия была особенно жестокой, ряды трупов пересыпались негашеной известью.

Мишель Нотрдам, уже опытный врач, принимал активное участие в «умиротворении» чумы 1544 года. Он действовал под руководством марсельского медика Луи Серра, о котором впоследствии высоко отозвался в своих воспоминаниях. Два года спустя мы вновь встречаем Нотрдама в жутковатом противочумном облачении. На этот раз эпидемия разразилась в административном центре Прованса Эксе и не утихала целых девять месяцев. В эпоху Возрождения Экс-ан-Прованс был так же известен своей антисанитарией, как Авиньон и Марсель. За неимением водостоков жители сваливали мусор на крышах домов, из-за чего в воздухе стоял тяжелый смрад – особенно в жару и после дождя, когда вода смывала отбросы на мостовую. Старая провансальская поговорка гласит: «В Эксе дождь не из воды, а из дерьма». Неудивительно, что чума собрала здесь обильную жатву. В первые же дни эпидемии эксский парламент благоразумно сбежал в Пертюи. Что касается врачей, то те из них, кто не последовал за представителями власти, вымерли почти полностью. В этой ситуации город пригласил врачей-добровольцев, и Нотрдам стал одним из медиков, откликнувшийся на призыв Экса о помощи. Как сообщает он сам, «в год 1546-й я был избран и принят на жалованье города Экс-ан-Прованс, где волей сената и народа трудился ради сохранения города, где чума была столь же сильной, сколь и ужасной».

В городском архиве Экса найдено официальное подтверждение присутствия Нотрдама в городе в эти дни. Местный казначей записал в своем реестре счет на расходы за июнь 1546 года на имя господина Micheou de Nostredame. Сам Нотрдам оставил выразительное описание клинической и социальной картины эпидемии:

«Чума… началась в последний день мая и продолжалась целых девять месяцев, когда люди умирали все подряд, всех возрастов, в таких количествах, что кладбища оказались сплошь заполнены мертвецами, и не находилось более освященной земли, чтобы их хоронить. Большая часть на второй день впадала в лихорадку; на тех, кто впал в лихорадку, появлялись пятна, а те, на ком они появлялись, скоропостижно умирали. После смерти каждый был покрыт черными пятнами. Контагий был столь силен и зловреден, что было достаточно приблизиться менее чем на пять шагов к зачумленному, чтобы каждый, кто это сделал, оказался пораженным. И на многих появлялись язвы, спереди и сзади; и они не жили более 6 дней. Кровопускания и укрепляющие лекарства оказывались неэффективными. Когда проводили осмотр города и удаляли из него зачумленных, на другое утро их было еще больше, чем накануне… Многие, запятнанные чумой, кидались в колодцы; иные выбрасывались из своих окон. Другие, у кого были язвы сзади плеча и спереди грудной железы, испытывали носовое кровотечение, которое продолжалось и ночью и днем, пока они не умирали. Короче говоря, отчаяние было столь велико, что часто умирали в отсутствие стакана воды, с серебром и золотом в руках… Среди всех достопамятных событий, которые я видел, была женщина, которая звала меня из окна. Я разглядел, что она в одиночестве шила себе саван, начиная с ног. Подошла санитарная команда. Я пожелал войти в дом этой женщины и нашел ее лежащей мертвой посреди дома, рядом со своей наполовину сшитой плащаницей».[47]