С «гнезда», укрепленного на верхушке мачты, раздался свист. Ганнон подбежал к борту. В туманной дымке показалась узкая полоска земли. Впереди – жизнь и свобода. Вспыхнули в памяти знакомые родные образы, и вдруг, вытеснив все, перед глазами встало смуглое девичье лицо, глаза с длинными трепещущими ресницами.

– Синта, я не забыл тебя! – прошептал юноша.

Широко расставив ноги, Ганнон стоял на Языке[8] и жадно вдыхал соленый морской воздух. Ветерок шевелил длинные черные волосы. Тихо набегала волна, заливая ноги по щиколотки. Чудовище, которое чуть не поглотило его, ластилось, как собачонка, прося прощения.

Ганнон прикрыл глаза ладонью. Как нежный голубой цветок, на горизонте цвел и покачивался парус. Это уходил корабль Мастарны. Пират высадил Ганнона на Языке и направил свою «Мурену» к противоположному берегу залива, где были укромные бухточки. Ганнон поймал себя на том, что любуется ловкостью и быстротой, с какой пираты повернули свое судно против ветра. И впрямь можно было подумать, что это не корабль, а настоящая мурена, хищная и увертливая. Вправе ли Ганнон интересоваться делами пиратов? Его высадили на сушу и даже не взяли выкупа. Как это не похоже на все то, что слышал он о жадности и жестокости Мастарны! А может быть, ему придется встретиться со своими спасителями? Тогда они убедятся, что Ганнон умеет быть благодарным.

Ганнон зашагал, оставляя на влажном песке глубокие следы. Как ни любил он море, ему всегда приятно было возвращение в родной город. Смутные, неясные ощущения охватили его душу.

Вдруг он увидел большую толпу, спускающуюся на песчаную отмель. Люди – в потертых плащах, подпоясанных простыми веревками, в поношенных туниках[9], в выгоревших на солнце широкополых шляпах. В руках у многих серпы. За толпою громыхал возок, запряженный парой круторогих волов. Он был накрыт широким белым холстом. Края холста раздувались при каждом порыве ветра.

По песчаному взморью важно ходили вороны. Вот они лениво поднялись в воздух, и черная туча на миг затмила солнце. Карканье слилось с шумом моря. Запрокинув головы, землепашцы смотрели на птиц и прислушивались к их крикам. Потом они упали на колени и семь раз погрузили серпы в морскую влагу. Простирая руки к морю, они запели:

– О Мелькарт! Благостный бог, податель жизни, явись к нам тучей, разразись светлым дождем. О Мелькарт!

С возка сорвали холст. Показались двое. Сильные, широкоплечие юноши. Один в голубом, другой в черном плаще.

Какой-то мальчик громко спросил у сутулого бородатого человека с худым, обожженным солнцем лицом:

– Отец, кто это?

– Мелькарт и Мут, – ответил тот шепотом.

Двое на возке обхватили друг друга. Окружив возок, землепашцы напряженно следили за схваткой сил смерти и жизни. Победит черный – значит, на дождь нечего рассчитывать и смерть возьмет их всех к себе. Одолеет голубой – можно ждать и надеяться.

Черный подтащил голубого к самому краю возка. Сейчас он его опрокинет! Но голубой ловко вывернулся и под радостный крик толпы сбросил черного, и тот покатился к морю.

– О Мелькарт! Слава тебе, о Мелькарт! – послышались возгласы.

Люди медленно потянулись к дороге. Ганнон проводил их взглядом. Не раз еще в детстве следил он за священной схваткой. Тогда это было для него интересной игрой. Но теперь он знает, что значит для этих отчаявшихся людей дождь. Бог Мут послал на его родину засуху и бесплодие. А тут еще Гимера! Правильно говорят в народе: беда не приходит одна.

Ганнон взглянул на море. Оно лежало у его ног, бесконечное, сияющее, прекрасное. Много сотен лет назад высадились здесь, на песчаной косе, люди страны Ханаан[10], прадеды этих бедняков.

Они вдохнули жизнь в каменистую землю, прорыли каналы, насадили пальмы и смоковницы. Они построили дворцы и храмы, воздвигли эти неприступные, подымающиеся двумя ярусами стены, квадратные грозные башни. Они спустили на воду сотни кораблей, которые теперь покачиваются на волнах Кофона[11] или бороздят моря, доставляя своим владельцам сказочные сокровища. Эти люди создали славу и величие Нового города[12], но боги не дали им счастья.

Путь Ганнона лежит через Магару, предместье, заселенное богатыми купцами и землевладельцами. Казалось, здесь не властен всеиссушающий Мут. Сады, щедро орошаемые водой каналов, сверкают веселой, яркой зеленью. Пахнет миндалем и мятой. С ветвей, дразня глаз, свисают крупные, сочные плоды. На плоских черепичных крышах под огромными пестрыми зонтами нежатся владельцы всех этих богатств, равнодушные ко всему на свете, кроме собственной выгоды. А внизу, у глиняных пифосов[13] с вином и маслом, суетятся рабы. Большие рыжие псы исступленно лают на Ганнона, словно от него исходит угроза этому миру сытости и довольства.

В храме полумрак. Свет едва проникает сквозь круглые оконца с разноцветными стеклами и ложится на гладкие квадратные плиты пола, на серые гранитные колонны.

Между колоннами пробирается Синта. Розовая туника плотно облегает стройное тело и делает девушку похожей на бабочку, нечаянно залетевшую в храм и мечущуюся в поисках выхода.

Лишь вчера отец увел Синту из дома. Припав к ногам отца, девушка умоляла: «Лучше убей меня!» Но Миркан был неумолим. «Ты должна это сделать ради брата, – говорил он. – Магарбал хочет принести его в жертву Владычице Танит. Спасти его можешь только ты!»

Девушке внезапно представилось: над нежной шеей Шеломбала навис кривой медный нож. Толпа, взбудораженная страшным зрелищем, кричит: «Крови! Крови!»

Может ли она это вынести? Она готова на все: «Отец, веди меня к Магарбалу!»

Какие страшные глаза у этого аспида! Когда он смотрит на тебя, кажется, что в жилах останавливается кровь.

Что она должна делать в храме? Вот этим ножом обрезать фитили храмовых светильников.

Внезапно жрец схватил ее за плечо, что-то блеснуло у висков, и длинные волосы волною легли на пол.

При воспоминании об этом из глаз Синты вновь хлынули слезы. Нет кос, которые так любил Ганнон! Что бы он сделал, узнав, что его невеста отдана в храм? Но Ганнон далеко, и теперь она, жрица Танит, должна навсегда забыть о любимом.

Синта подходит к статуе Танит. В длинных, скрещенных на груди руках богини – полумесяц. Каменное лицо Владычицы величаво и торжественно. Тронут ли ее девичьи слезы? Никогда еще не видела Синта так близко богиню. В те дни, когда храм наполнялся верующими, даже знатная девушка не могла находиться у ног Госпожи. Но теперь они одни – богиня и ее служительница, любовь и ее жрица, – и Синта может рассказать ей все, что тревожит ее сердце. Упав на колени, целуя воспаленными губами холодный камень статуи, Синта страстно шепчет:

– О Владычица Танит! Всемогущая, освещающая землю в часы мрака! Облегчи душу от сомнений! Отец отдал меня тебе, но я…

Девушка замолкла и замерла. Ее тонкий слух уловил еле слышные шаги и позвякивание ключей. Так звенят ключи на поясе Магарбала. Но верховный жрец не один. Кто же с ним? Девушка скользнула за одну из колонн и прижалась к ней.

– Ты хотел поговорить со мной наедине, – прохрипел Магарбал. – Я тебя слушаю.

Наступила тишина. Ее нарушил вкрадчивый, мягкий голос. Девушка чуть не вскрикнула и еще теснее прижалась к холодному камню. Она узнала голос своего отца, Миркана. «Может быть, отец пришел за мной?» – мелькнула мысль.

– Чернь неспокойна, о жрец Танит! – начал Миркан. – Толпу волнуют темные слухи. Исступленные пророки предсказывают новые бедствия. Они призывают народ бросать все и плыть за Столбы Мелькарта. Вчера землепашцы пришли к морю просить дождя, а завтра они могут прийти за попутным ветром. А если они покинут Карфаген, кто будет управлять парусами, ковать мечи, лепить посуду и возделывать поля? Кто будет воздавать жертвы богам в наших храмах? Хорошо, если мы овладеем Гимерой. А если нет? Тогда нас может спасти лишь чудо.