Литмир - Электронная Библиотека
A
A

29

Вторник, 24 апреля 2001 года,

Севилья

Всю ночь шел дождь. Новый день явился умытым и свежим. Солнце играло в водяных бусинках, покрывавших листву и первые пурпурные цветы джакаранд. Увидев их, Фалькон затормозил, подъехал к тротуару и опустил стекло. Редко случалось, чтобы он находил в городской природе созвучие сложным человеческим состояниям. Однако высокие, тонкие, изящные листья джакаранд на фоне ясного голубого неба, с застывшими в безветрии бледно-пурпурными гроздьями, говорили на том же языке, на языке страдания и боли.

Фалькон включил радио. Местные новости были посвящены исключительно Пепе Леалю. Средства массовой информации выплясывали на том факте, что как только Пепе Леаль занес для удара шпагу, голова его вскинулась. Репортер, специализировавшийся на корриде, распинался о непонятной рассеянности тореро. Кто-то из опрошенных упомянул о вспышках камер — ведь многие хотели запечатлеть этот решающий момент. Еще кто-то сказал, что запомнил ослепительный всполох. Репортер поднял его на смех. Мифотворчеству был дан старт. Фалькон выключил радио.

К тому времени, как он прибыл в полицейское управление, все уже разошлись. Остался один Рамирес. Они обменялись рукопожатием. Рамирес обнял его и выразил свои соболезнования, потом передал ему записку, где говорилось, что комиссар Леон ждет его у себя. Войдя в лифт, Фалькон нажал кнопку верхнего этажа и все время подъема смотрел на свое расплывчатое отражение в панелях из нержавеющей стали. К сопротивлению он уже не был способен.

Десять минут спустя он уже спускался вниз. Его освободили от руководства. Он получил двухнедельный отпуск по семейным обстоятельствам, а после возвращения на работу ему надлежало пройти полное психиатрическое обследование. Он не произнес ни слова. Он был беззащитен.

Фалькон прошел в свой кабинет и порылся в письменном столе, чтобы не оставлять там никаких личных вещей. Ему попались только несколько писем, которые он сунул в карман, да еще выданный ему в полиции револьвер, который он должен был вернуть на оружейный склад, но не вернул.

В 6 часов вечера состоялись похороны Пепе Леаля. Присутствовали все причастные к корриде. Пако был там, безутешный и неуправляемый. Он в голос рыдал, уткнувшись в ладони и сотрясаясь под тяжестью придавившей его трагедии. Плакали все. Близкие и друзья, кладбищенские работники, продавцы цветов, случайные прохожие, важные персоны. Они искренне горевали, но только не по Пепе Леалю. Эти люди его почти не знали. Он еще не успел прославиться. Стоя с сухими глазами среди ревущих и хлюпающих носами, Хавьер понял причину их слез. Они оплакивали собственные потери: ушедшую молодость, несбывшиеся надежды, погубленное здоровье, зарытый в землю талант. Смерть Пепе Леаля, по крайней мере временно, отсекла все перспективы. Фалькон счел это сентиментальщиной, не присоединился к общему плачу и не остался на потом, а поехал к себе, к своему старому молчаливому дому и успокоению, которое давал ему вынужденный отпуск.

Не снимая плаща, он вошел в кабинет, сел на стул и начал рассеянно водить карандашом по листу бумаги. Ему хотелось уехать. Рог Фаворита пробил в Ферии брешь, и Фалькону необходимо было покинуть город, чтобы в одиночестве перестрадать смерть Пепе. Он достал из ящика карту Испании, положил карандаш на кружок, обозначавший Севилью, и трижды крутанул его. Всякий раз острие карандаша указывало прямо на юг, но южнее Севильи не было ничего, кроме небольшой рыбацкой деревушки под названием Барбате. Однако за Барбате, по другую сторону пролива, находился Танжер.

Телефонный звонок заставил Фалькона вздрогнуть. Отвечать он не стал. Соболезнования ему больше не нужны!

На следующее утро он собрал сумку, уложив туда, кроме всего прочего, и непрочитанные дневники, нашел свой паспорт, взял такси и доехал до автобусной станции позади Дворца правосудия. Через пять с половиной часов он уже был в Альхесирасе и садился на паром, идущий в Танжер.

Путешествие длилось полтора часа, и почти все это время Фалькон наблюдал за шестью пареньками — нелегальными эмигрантами, препровождаемыми обратно на родину. Они страшно веселились. Туристы всячески их подбадривали и одаривали сигаретами. Сопровождавший ребят полицейский был строг, но не суров.

Танжер выступил из тумана, не воскресив ни единого воспоминания. После долгой дождливой зимы окрестности утопали в густой, сочной зелени, никак не ассоциировавшейся у Фалькона с Марокко. Что-то знакомое было в каскаде грязно-белых домов, сбегавшем от касбы, венчавшей собой скалу, к стене старого города. Новый город широко расползся по побережью. Фалькон искал глазами мастерскую отца, но она или потерялась среди многоэтажных зданий, или ее снесли, чтобы освободить для них место.

Водитель такси подвез его от порта до отеля «Рембрандт» и попытался содрать с него 150 дирхемов, но после долгих препирательств удовлетворился половиной запрошенной суммы. В вестибюле отеля, по-прежнему сверкавшем мрамором пятидесятых, ему выдали ключ от номера 422, и он собственноручно отнес наверх свою поклажу.

За минувшие полвека отель сильно поистрепался. В одной из дверей номера не было стекла. На металлических рамах облупилась краска. Мебель выглядела так, словно пряталась здесь от разъяренного супруга. Но из окон открывался потрясающий вид на Танжерскую бухту, и Фалькон, сидя на кровати, смотрел и смотрел, одолеваемый мыслями о переселении в чужую страну.

Он вышел перекусить, зная, что завтракают в Марокко достаточно рано, но часы, отстававшие от испанских на два часа, показывали только 6 утра, и все было закрыто. Дойдя до площади Франции и спустившись мимо отеля «Эль Минзах» в Гран-Соко, Фалькон вошел в медину через рынок и оказался рядом с испанским кафедральным собором. Он попытался вспомнить дорогу от собора к своему дому, по которой тысячу раз ходил вместе с матерью. Дело кончилось тем, что он заблудился в лабиринте узких улочек, и только случай вывел его к их старому жилищу, которое Фалькон сразу же узнал.

Дверь открыла горничная, говорившая только по-арабски. Она тут же исчезла. Через минуту к двери вышел мужчина лет пятидесяти в белой джелябе и в белых кожаных бабушах. Фалькон представился, и мужчина прямо-таки обомлел. Ведь это же его отец купил дом у самого Франсиско Фалькона! Хавьеру любезно предложили войти. Хозяин, Мухаммед Рашид, провел его по дому, который остался практически таким же, каким и был, — со старым фиговым деревом во дворике и необычной высокой комнатой с окном под потолком.

Рашид пригласил Фалькона отобедать с ними. За огромной общей миской кускуса Хавьер рассказал, что его мать умерла в этом доме, и поинтересовался, не осталось ли в живых кого-либо из бывших соседей. Одного из слуг послали навести справки. Через несколько минут он вернулся с приглашением выпить кофе по соседству.

В соседнем доме Фалькона встретил старик семидесяти пяти лет, которому в то время, когда умерла его мать, было тридцать четыре. Он прекрасно помнил случившееся, потому что все произошло прямо перед его входной дверью.

— Странно, что тогда явились два доктора, — сказал он, — и возник вопрос, кто должен осматривать пострадавшую. Ваша матушка была уже мертва, и ваш отец вызвал своего врача, чтобы тот разобрался, в чем дело. Родитель ваш вернулся из мастерской к завтраку и нашел вашу матушку мертвой в постели. В растерянности он позвал единственного знакомого ему врача… у которого сам лечился, немца. Доктор, пользовавший вашу матушку, испанец, не возражал и уже собирался уйти, когда горничная вашей матушки, берберка, выскочила из дома с криком, что ее госпожу отравили. В руке у нее был стакан, который она якобы взяла с ночного столика покойницы. Берберке никто не поверил, и тогда она отчаянно глотнула из стакана. Ваш отец вырвал стакан у нее из рук, а женщина как подкошенная рухнула на землю. Все кругом оцепенели от ужаса. Испанский доктор бросился ее спасать, но все оказалось сплошным притворством. Она не умерла. Никакого яда не было. Горничную объявили истеричкой и выгнали.

102
{"b":"98995","o":1}