– Ты не веришь в то, что мне самой хочется?

Алан, в отличие от нее, уперся взглядом в протезы, скрытые под спортивным костюмом, только чтобы не видеть ее лица.

– Давай смотреть правде в глаза. У твоих ног весь мир. У меня же вместо ног металл и пластмасса. Что тебе за радость навещать инвалида?

Он все-таки поглядел на нее и улыбнулся, не сознавая, как жестоко прозвучали его слова в сочетании с этой улыбкой.

– Скорее всего, это с твоей стороны не радость, а жалость. А твоя жалость мне совсем не нужна.

Глаза Суон подозрительно блеснули. Она взяла с кресла шляпу, быстро скрыла слезы под темными очками и еле заметно кивнула:

– Я поняла. Прости. Ну тогда я пойду. – Она подошла и мазнула губами по его щеке. – Прощай, Алан.

Этот легкий поцелуй она умудрилась наполнить пьянящим ароматом и недозволенной нежностью.

– Прощай, Суон. Будь счастлива.

Она повернулась к нему спиной и в мгновение ока исчезла за дверью. И весь мир будто перестал существовать, как случалось всякий раз после ее ухода. Алан остался один, и, хотя солнце еще просачивалось сквозь планки жалюзи, ему показалось, что комната вмиг погрузилась в кромешную тьму.

– Ты почему мне не сказала?

Эйприл убрала голову с его плеча и повернулась на бок, стараясь не слишком отдаляться от его теплого тела и чувствовать твердую выпуклость груди и силу ног, переплетенных с ее ногами. Она смотрела на него молча, вытянувшись рядом на постели и уже вернувшись в этот мир.

Когда он поцеловал ее в гостиной, на Эйприл вдруг накатил такой шквал страсти, что слезы вмиг превратились в острые коготки, а рот стал разверстой раной. Они сплелись в объятии, и одежда сама собой упала на пол, как будто для того и была пошита. Джим ощутил под пальцами знакомую гладкость кожи, никогда еще не приводившую его в такой восторг.

А впрочем, она женщина, он мужчина. История стара как мир.

Для древней борьбы тел, именуемой сексом, до сих пор не придумали иного названия. Даже странно, что она повторяется с завидной регулярностью и никому до сих пор не наскучила. Джим смутно чувствовал перемены в этой женщине, но разбираться в них было неохота. Ему хотелось лишь продлить свои ощущения как можно дольше.

А разобраться надо. Пусть даже это чревато новой болью.

Он повторил вопрос, думая, что она не расслышала:

– Почему не сказала?

– О чем?

– О Сеймуре.

Шелковистая кожа отстранилась, уступив место грубой и занозистой реальности. Эйприл потянулась за одеждой, в лихорадочной спешке сброшенной на пол. Джим почувствовал, как напряглись мышцы ее загорелой спины, хотел погладить, но не успел. Голова Эйприл в одушевленном колыханье волос уже вынырнула из ворота блузки. Джим с сожалением наблюдал, как скрывается под ней упругая грудь.

– Что бы это изменило?

Он не ответил. Для такого ответа нужны годы, а они уже пролетели.

– Ты мечтал только о том, чтобы уехать. Глупая история с Суон тут совершенно ни при чем. Дело было не в ней, а в тебе. Я бы, наверное, могла отсрочить твое бегство, и в итоге несчастными оказались бы и ты, и я, и Сеймур.

– Как ты жила все это время?

Эйприл села на постели и стала натягивать брюки.

– Когда поняла, что беременна, уехала к сестре в Финикс. Поступила на факультет журналистики и усердно училась до рождения ребенка. Потом устроилась в «Аризона дейли сан», где проработала года два. Как только представился случай, перешла в «Крониклс» и вернулась во Флагстафф.

– А родителям что сказала?

– Правду. Что полюбила человека, который недостоин жить, но это не значит, что мой ребенок заслуживает смерти. Как ни странно, они меня поняли.

– А Сеймуру?

– Ему сказала, что у него нет отца, что иногда так бывает. Надеюсь, со временем и он поймет.

– А всем остальным?

Джим сразу раскаялся, что задал этот вопрос. Эйприл передернула плечами.

– Ничего. Это моя жизнь и никого больше не касается. Хотя они-то уж точно не поймут.

Сила этой женщины потрясла Джима больше, чем удар самого могучего мужского кулака. Странно, что когда-то она могла счесть его достойным себя.

Он отодвинул эту тему в сторону, понимая, что, на какую точку ни нажми, она, так или иначе, окажется болевой.

– А Сеймур? Какой он?

– Похож на тебя. Ему всего девять лет, а ума и обаяния у него столько же, сколько наверняка было у тебя в этом возрасте. Чего я только не делаю, чтобы он употребил их со смыслом. Даже молюсь.

Джим сел на постели, опустив голову. Эйприл вытянулась во весь рост возле кровати, избавляясь от своих призраков. Иной раз довольно разогнать половину, чтобы они все исчезли.

– Ты сам хотел услышать правду. А она не всегда бывает удобной.

Джим посмотрел на нее, не зная, что сказать. Потом все-таки сказал то, что чувствовал:

– Я хочу с ним познакомиться.

Эйприл обошла кровать и села на краешек с его стороны. Взяла его лицо в ладони и нежно поцеловала.

– Нет, Три Человека.

– Но я…

Она приложила пальцы к его губам. За то, чтобы стать достойным этой женщины, мужчина не пожалеет жизни. Но три человека в одном оказались недостойны ее.

Эйприл встала и посмотрела на него сверху вниз, как и следовало.

На лице ее были написаны нежность и сожаление.

– Это не игра, Джим. Это жизнь. А в жизни на тебя полагаться нельзя. Я не позволю тебе снова все испортить.

Она уселась в кресло сбоку от кровати, один за другим подняла с полу свои сапоги и натянула их резким, прощальным движением.

В дверь позвонили. Джим невольно глянул на часы. Десять. Приехал Чарли, возвратив ему ощущение времени.

В доме оно летело, а снаружи тянулось слишком медленно.

Джим встал с кровати и начал одеваться.

– Это Чарли. Я пригласил его к десяти и совсем забыл об этом.

Он словно оправдывался, сознавая, что оправдания ей ни к чему.

– Ничего страшного. У тебя гость, а мне уже пора.

Джим понял смысл фразы не по значению слов, а по ее тону.

У тебя своя жизнь, у меня – своя. Они могут пересечься, но слиться – никогда.

Эйприл встала и принялась искать глазами свой пиджак. Он остановил ее уже у двери:

– Эйприл…

– Да.

– Сейчас я не могу. Но клянусь, как только смогу, ты получишь свой сюжет.

Она улыбнулась ему убийственной улыбкой.

– Я уже получила. Несмотря ни на что, это был лучший сюжет на свете.

Она вышла, и он почувствовал себя невыносимо дряхлым и одиноким. Из гостиной послышался щелчок отпираемой двери, потом донеслись голоса, и за новым щелчком последовало молчание.

Джим вышел в гостиную, надевая на ходу свитер. Перед ним стоял Чарльз Филин Бигай.

– Привет, Чарли. Спасибо, что приехал. Сейчас, я только надену ботинки.

Старик без слов кивнул, а Джим вернулся в спальню искать ботинки и уже оттуда услышал его голос:

– У нее много силы и много музыки в душе. Как у Женщины Радуги. Счастлив тот, кто вводит ее в свой дом.

В племени навахов живет древняя легенда о Женщине Радуге как о символе женского совершенства. Джим подумал, что такая женщина не может войти в дом такого бесцветного существа, как он.

– С этим не поспоришь.

Выйдя, он подставился оценивающему взгляду Чарли, но не сказал, что никогда не сможет стать тем счастливцем.

Чарли это понял и тоже ничего не сказал.

Немой Джо только теперь появился из кухни, как будто чувствовал, что в этом доме вершилось непостижимое для него таинство. А может, просто счел ниже своего достоинства участвовать в людских делах.

Джим откровенно развлекался, наблюдая за этим псом. Кажется, он единственное существо на свете, способное привести его в хорошее расположение духа.

– Останешься дома, приятель. Мне опять надо уехать. Когда вернусь, пойдем с тобой гулять пешком до самой Колорадо.

Немой Джо, должно быть, воспринял это обещание как угрозу, а не как награду. Он удалился обратно в кухню с той же поспешностью, с какой заядлый болельщик садится перед телевизором, заранее зная результат матча.