Но так ли это на самом деле? Если Белнэп ошибался, доверяя Джареду, кому еще можно доверять? Если он так ошибался в своем лучшем друге, может ли он доверять себе самому? Эти вопросы терзали Белнэпа холодной, острой сталью. Целый час он крутился в постели, сминая липкое от пота белье, уставившись в потолок.

Издалека доносился шум машин, а совсем рядом слышалось дыхание Андреа. Сначала оно было глубоким, размеренным. Затем участилось, стало сбивчивым. Молодая женщина вскрикнула во сне, давая выход внутренней боли, а когда Белнэп склонился над ней, вскинула руки, словно защищаясь от невидимых врагов.

Он ласково прикоснулся к ее щеке.

– Андреа.

Ее веки, задрожав, открылись; Андреа уставилась на него, объятая ужасом. Она дышала так, словно долго бежала.

– Все хорошо, – успокоил ее Белнэп. – Тебе приснился кошмар.

– Кошмар, – повторила она, не в силах стряхнуть с себя страшный сон.

– Теперь ты уже проснулась. Я с тобой. Все будет хорошо. – Тусклый свет – отсветы уличных фонарей, пробивающиеся сквозь жалюзи, обрисовали ее скулы, нежную кожу, губы.

Ее взгляд сосредоточился. Молодая женщина постаралась ухватиться за утешительную ложь.

– Пожалуйста, – прошептала она, – пожалуйста, обними меня. – В ее тихом голосе прозвучал приказ.

Смахнув с подушки влажные волосы Андреа, Белнэп обвил ее руками. Ее тело показалось ему хрупким, но упругим. Теплым и дарящим тепло.

– Андреа, – прошептал Белнэп, глубоко дыша, словно опьяненный ее благоуханием, теплом, самим присутствием. Лицо Андреа сияло, будто фарфор.

– Он ведь еще не закончился, да? – спросила она. – Кошмар?

Белнэп привлек ее к себе, и она прильнула к нему, подчиняясь сначала страху, а затем какому-то другому чувству, чему-то, похожему на нежность.

Он опустил свою голову на подушку.

– Андреа, – снова прошептал он.

Она прижалась губами к его губам, заключая его в свои объятия, и их тела переплелись, сливаясь воедино, извиваясь и вздрагивая. Тем самым они бросали вызов насилию и смерти, с которыми столкнулись, создавали что-то положительное среди отрицания, говорили «да» в мире, наполненном сплошным «нет».

Никто так не жаждет известности, как новоиспеченный сенатор. Вот почему сенатор Кеннет Кахилл, новичок от Небраски, оказался идеальной кандидатурой. Несомненно, во время избирательной кампании его имя не покидало страницы местных изданий; но теперь, когда выборы остались позади, он и его помощники сходили с ума в опустившемся на них куполе тишины. Те, кто стремится занять высокую выборную должность, редко получают удовольствие от тишины.

Гамбит оказался по-детски прост. Когда «Джон Майлс» из «Ассошэйтед пресс» позвонил сенатору в кабинет с просьбой дать ему интервью по поводу его «ключевого вклада» в реализацию программы совершенствования ирригационной системы штата – полмиллиона долларов на реконструкцию очистных сооружений в Литтлтоне и создание сети сбора дождевой воды в округе Джефферсон, – Кахилл ответил именно так, как и предполагал Белнэп. Его помощники буквально напросились тотчас же прислать за ним машину.

Надо добавить, что инкогнито свое Белнэп выбирал не наугад. Он знал, что корреспондентов «Ассошиэйтед пресс», как правило, не знают в лицо, и в качестве дополнительной меры предосторожности дал понять, что сам он не из вашингтонского бюро агентства, так что для помощников Кахилла он должен быть незнаком. В АП почти четыре тысячи сотрудников, работающих более чем в двухстах пятидесяти бюро; представиться корреспондентом АП – это все равно что сказать, что ты из Нью-Йорка. Даже собрат-журналист и тот, скорее всего, не узнает коллегу. Впрочем, в кабинете Кахилла никто и не будет придирчиво проверять личность журналиста. Для новоизбранного сенатора любое упоминание в средствах массовой информации является глотком кислорода, и Кахилл, самый молодой член благородного собрания под названием Сенат Соединенных Штатов, задыхался без внимания прессы. «Майлс» договорился об интервью на три часа дня.

Белнэп появился в вестибюле здания Харта за пять минут до назначенного часа. У него на шее на желтом шнурке болталась толстая пластиковая карточка с магнитной полоской. Над именем Джона Майлса красовалось слово «ПРЕССА», выведенное большими прописными буквами. Внизу код, подтверждающий работу в информационном агентстве, гражданство и цветная фотография. Сработано все было добротно. Охранник на входе, с маленьким, помятым лицом, несмотря на подозрительный, чуть раскосый взгляд, оказался не опаснее щенка, только что оторванного от материнской груди. Скользнув взором по Белнэпу, он попросил его записать свое имя в книгу посетителей и махнул рукой, пропуская его. Белнэп, помимо костюма и галстука, для этого визита надел очки в роговой оправе. Его чемоданчик, беспрепятственно прокатившийся через металлодетектор, досматривать не стали.

Белнэп сразу же попал в толчею завсегдатаев здания Харта: всевозможных лоббистов, сотрудников аппарата Сената, журналистов и курьеров. Найдя лифт, он поднялся на седьмой этаж.

Выйдя из лифта, Белнэп позвонил пресс-секретарю сенатора от Небраски и предупредил, что ему пришлось задержаться: предыдущее интервью оказалось более долгим, материал – более сложным, чем он предполагал. Он приедет, как только освободится.

Затем Белнэп повернул налево и прошел по длинному коридору без окон до приемной внушительного кабинета, принадлежащего сенатору Керку, человеку, обладавшему всем тем, чего недоставало Кахиллу, и использующему это с максимальной эффективностью. Белнэп знал, что Керк должен быть на месте; час назад закончилось заседание комиссии, следующее должно было начаться через сорок пять минут.

– Я пришел к сенатору Керку, – обратился он к закаленной невзгодами блондинке за столиком у входа. Одетая в строгий темно-зеленый пиджак и блузку с закрытой шеей, она выглядела скорее не как солдат преторианской гвардии, а как воспитательница детского сада: волосы, выкрашенные до медово-желтого оттенка, ничего черного, ничего ледяного, что, однако, не делало ее менее грозной.

– Боюсь, у сенатора в распорядке дня свободного времени нет. Как вас представить?

Белнэп колебался. Ну почему это оказалось таким сложным? «Следуй плану, – строго одернул себя он. – Бросай кости, иначе ты не в игре».

– Меня зовут, – сказал он, с трудом сглотнув комок в горле, – Тодд Белнэп.

– Тодд Белнэп, – повторила секретарша. Для нее это имя ничего не значило. – Боюсь, сенатор человек очень занятой, но если вам хочется попытаться выкроить в его расписании свободную минутку, я бы вам посоветовала…

– Я хочу, чтобы вы передали сенатору несколько слов. Назовите ему мое имя. Скажите ему – полагаю, это не выйдет из стен кабинета, – что я являюсь высокопоставленным сотрудником Отдела консульских операций. И скажите, что я хочу поговорить о Генезисе.

Похоже, женщина была сбита с толку. Кто перед ней – религиозный фанатик или человек, желающий раскрыть тайны разведывательной службы?

– Разумеется, я передам сенатору ваши слова, – неуверенно промолвила секретарша.

Указав на ряд потертых коричневых кожаных кресел вдоль стены рядом с входной дверью, она дождалась, когда Белнэп сядет, после чего сняла трубку внутреннего коммутатора и произнесла несколько фраз тихим голосом. Белнэп не сомневался, что она разговаривает не с самим сенатором, а с его старшим помощником. Все было так, как он ожидал. Затем секретарша, обернувшись, бросила взгляд на закрытую дверь, отделявшую приемную от рабочих кабинетов сенатора.

Меньше чем через минуту из этой двери торопливо вышел невысокий лысый мужчина с обгрызенными ногтями. На его лице, белом, словно рыбье брюхо, застыла легкая, небрежная улыбка; лишь подергивающаяся под глазом жилка выдавала внутреннее напряжение, которое он пытался скрыть с таким трудом.

– Я Филипп Саттон, – представился мужчина. – Глава аппарата сенатора Керка. Чем мы можем вам помочь? – Он говорил тихим голосом.