Ни минуты не задумываясь, она постучалась в дверь, соединяющую их спальни, и вошла прежде, чем он успел бы ответить отказом.

– Я вот подумала о… – начала она.

Полуодетый Ардет стоял к ней спиной, расстегивая брюки. При свете огня в камине Джини отлично разглядела широкие обнаженные плечи Ардета и тонкую талию.

Не поворачиваясь к ней лицом, он быстро протянул руку за своим халатом, сунул руки в рукава и запахнул халат на груди.

Джини вздохнула.

– О чем? – спросил он.

– О гимне.

– О чем? – повторил Ардет. – Или о ком? Обмен репликами выглядел так, словно в разговоре принимал участие Олив, который устроился спать возле Шона Рэндольфа и его собачки Хелен, – до того времени, как увезут кошек.

Джини заставила себя отвести взгляд от треугольника курчавых темных волос, который начинался на уровне ключиц Ардета.

– Я говорю не о человеке, а о церковном гимне, который надо исполнить в церкви. Какой вы предпочитаете?

Ардет смотрел на нее, одетую в полупрозрачную ночную рубашку. Вот оно – все его эмоции разбушевались. Он видел сквозь тонкую ткань темно-розовые кончики грудей и темный треугольник между бедрами, внизу живота. Это не могло не волновать. И рассыпавшиеся по плечам волосы цвета солнечного заката. Помогите ему, небеса!

– Гимн? – только и мог он произнести.

– Может, вы хотите, чтобы я сама сделала выбор?

Она уже сделала выбор, явившись к нему в спальню. Оба понимали, что этот выбор не имеет ничего общего с похоронной музыкой.

– Джини, вам лучше уйти.

– Но ведь еще так много надо сделать! К тому же я успела вздремнуть до приезда моей сестры сегодня во второй половине дня. – Неужели это было сегодня? Господи, кажется, что прошло уже несколько дней, ведь так много удалось уладить.

Десятилетия, века, эры прошли с тех пор, как он испытывал подобные ощущения. Ардет потер шею, чтобы не потереть там, где у него болело.

– Вам пора уходить, – повторил он, притворно зевнув.

– О, вы наверняка неимоверно устали. Позвольте мне помассировать вам шею.

Прежде чем он успел возразить, она слегка подтолкнула его к постели, а сама забралась на нее и ждала, когда он к ней присоединится. Джини в его постели. Джини пренебрегла всеми запретами. Джини.

Сам Юпитер не мог бы спасти его сейчас! Ардет вздохнул и подошел к кровати. Чтобы защитить ее чувства и самому сохранить благопристойность, он лег на постель лицом вниз. Джини опустилась рядом с ним на колени, сдвинула вниз ворот его халата и начала растирать ему шею и плечи. О боги!

Потом она наклонилась и стала целовать те места, которые гладили ее руки. Дыхание Джини участилось, правда, не так сильно, как его собственное, однако оно обжигало ему кожу. Прикосновения кончиков ее волос к его шее казались ударами молний. Движения ее рук участились, вздохи были полны желания. И невозможно угадать, кто издает стоны наслаждения, боли и страсти, он или она.

Ардет вцепился в подушку, как утопающий в спасительное бревно. Его надежда на добрые намерения унесена была вздымающейся волной желания. И тут он сделал то, чего и в мыслях не держал и никогда не считал возможным, – ради того, чтобы спасти их обоих.

Джини услышала его вздох, поняла, что он подчинился жару вспыхнувшей между ними страсти, поняла, что он сейчас перевернется и заключит ее в объятия, унесет ее к звездам, овладеет ею. Слегка куснув мочку его уха, Джини ждала. Ардет снова вздохнул. Джини подула ему в ухо. Новый вздох.

И вдруг она сообразила, что он вовсе не вздыхает. Ее герой умудрился уснуть и к тому же захрапел. Каков негодяй!

– Кого это собираются венчать, особу королевской крови?

– Это не свадьба, ты, тупая башка! – прикрикнул кучер с облучка тележки, на которой громоздилась бочка с пивом, на ломового извозчика, застрявшего позади него в длинной очереди повозок и телег. – Ты что, гробов не видишь?

Теперь уже и ломовик разглядел деревянные ящики под грудами цветов на крышках.

– А кто умер? Какой-нибудь набоб и весь его гарем?

– Не знаю. Может, и правда кто-нибудь из королевской семьи.

Сказать по правде, похоронный кортеж был самым торжественным из всех, какие когда-либо видели лондонцы, и самым нарядным. Единственным, кто имел по-настоящему похоронный вид на фоне мужчин с черными повязками на рукаве и женщин, в большинстве своем надевших черные платья, был возглавлявший процессию высокий черноволосый мужчина на вороном коне. Наблюдавшие за шествием горожане почтительно склоняли головы и умолкали, когда он проезжал мимо.

За лордом Ардетом и похоронными дрогами следовал оркестр, исполнявший гимны, а за музыкантами бодро вышагивали родственники и знакомые усопших, оживленно болтая между собой, дети бросали цветы и монеты в толпу зевак на тротуарах, а элегантные экипажи, запряженные прекрасными лошадьми, двигались за траурным кортежем по направлению к церкви Святой Цецилии.

Гробы, лошади и ребятишки были украшены цветами в честь цветочницы, которой ее приятели из числа тех, кто развозил по рынку товары на тележках, дали прозвище Клевер. Да, так вот просто – Клевер. У нее были такие грандиозные похороны, о каких никогда не смела бы и мечтать простая цветочница, – чуть ли не весь рынок Ковент-Гарден шел за гробом. А почему бы и нет? Их товары были раскуплены людьми Ардета ранним утром, к тому же им была обещана поездка в Ричмонд на погребение, а после этого добрая трапеза в гостинице.

Клиенты и соседи сапожного мастера шли за гробом в начищенных до блеска башмаках. Бывшие ученики отставного школьного учителя явились выразить соболезнование его утрате, так же поступили и прихожане усопшего викария. Никто не знал, кого лишилась женщина под густой вуалью, но было ясно, что она не слишком скорбит о своей потере, бросая цветы в толпу и посылая воздушные поцелуи привлекательным молодым людям.

В экипажах разместились люди разных сословий – и разодетая знать, и люди попроще; некоторые утирали слезы, некоторые казались ошеломленными внезапной переменой своего материального положения к лучшему, а очень приметная из-за своих золотисто-рыжих волос женщина в дорогом траурном платье с черными кружевами то и дело хмурила брови… особенно в те минуты, когда одинокий неулыбчивый всадник оказывался поблизости от нее.

Служба в церкви была достойной, торжественной и недолгой. Службу совершал епископ, он неоднократно справлялся со списком, который держал в руке, и несколько раз обращался к лорду Ардету по поводу данного последим обещания оплатить новую крышу для церкви.

Похороны заняли гораздо больше времени. Не хватало могильщиков, да и откуда их было взять в такой короткий срок? На помощь в буквальном смысле слова пришли некоторые из участников похоронной процессии: они копали землю в то время, как в церкви звучали гимн за гимном. Погребение цветочницы совершалось с тем же благоговением, как и погребение викария, сапожного мастера и сестры солдата – к вящему удивлению и восторгу ее друзей, которые проливали столь же обильные слезы, как и родственники прочих усопших.

Ардет был доволен. Джини не могла сказать того же о себе. Она, разумеется, была рада, что спешно подготовленные планы осуществились без особых помех и вроде бы никто не чувствовал себя лишним, что люди знатного происхождения и уличные торговцы с одинаковым воодушевлением пели псалмы. Радовалась, она и тому, что люди эти облегчили тяжесть потери тем, кто переживал истинное горе.

Джини была довольна, что на похороны приехали ее сестра с мужем. Главным образом потому, что их присутствие означало: Питер чувствует себя хорошо, его можно оставлять дома на попечении няни. А Лоррейн явно изменилась к лучшему: стала менее эгоистичной и, кажется, обрела чувство долга по отношению к окружающим. Джини заметила и то, что Лоррейн прилагает все усилия, чтобы удерживать Роджера подальше от Дейзи.

Трапеза после похорон скорее походила на деревенскую ярмарку, нежели поминки. Ардет отправил в ближайшую маленькую гостиницу, которая не могла самостоятельно справиться с таким наплывом гостей, многочисленные корзины с готовой едой и поставщиков провизии. Все были обслужены – и те, кто оказался в помещении, и те, кто остался на свежем воздухе, местные жители и лондонцы, оплакивающие умерших, и любители угоститься за чужой счет по любому поводу.