Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

КАК НЕ ЗАИКАТЬСЯ

Жаль, что вы не знали моего отца и теперь уже не узнаете. Я вот написал сейчас, как отец меня плавать научил, вспомнил его, и сердце будто защемило. Он меня и болеть отучил, когда не надо, то есть когда это не настоящая болезнь, а так только. Расскажу всё, как было. Когда Муська в тот раз, о котором я уже говорил, заболела — кашляла, мама сказала, что это потому, что у нас нет топлива, в комнате холодно и все простужаются. Прошёл день, и я чувствую, что тоже простудился, потому что топлива нет. Муська кашляет, и мне кашлять хочется. Я только разок сделаю так: «кхе-кхе», и смотришь, правда раскашлялся. Это только начать трудно. А потом кашлять совсем просто.

Отец пришёл из порта, спрашивает меня:

— Ты чего раскашлялся?

А я говорю:

— Топлива нет — вот и простужаемся. А завтра у нас письменная по русскому. Диктант, одним словом.

Отец спрашивает:

— Трусишь?

— Что ты, — говорю, — я не боюсь. Ни капельки.

В это время Муся закашлялась, ну и я тоже за ней. Отец подождал, пока тихо стало, и говорит:

— Есть такая болезнь — бронхиальная астма. У разных больных она бывает от разных возбудителей: у одного — от морского воздуха, у другого — от запаха цветов, а у третьего — от кошки.

— Как так — от кошки? — спрашиваю.

— Очень просто: придёт такой астматик в квартиру, где есть кошка, и сразу начинает кашлять и задыхаться — астма.

Я, помню, рассмеялся:

— Здорово! А от запаха мела или там чернил астма не бывает?

— Нет, — говорит отец. — Если что-нибудь бывает от школьных запахов, эта болезнь по-другому называется.

— Как же?

— Лень. А вот астма, та действительно запахов разных боится. Один человек боялся душной комнаты. И вот в гостях он остался ночевать в такой душной комнате. Ночью стал задыхаться — астма. Встал с дивана, начал искать дверь — не нашёл. В темноте стулья опрокинул, заблудился среди перевёрнутой мебели в незнакомой комнате. И стал он ещё больше задыхаться. Что делать? Нащупал стекло в окне. Хотел окно раскрыть — не поддаётся. Тогда — бац! — разбил стекло, глубоко вздохнул и сразу же перестал задыхаться.

— От воздуха? — спросил я.

— Должно быть, — сказал отец. — Он же, человек этот, всегда задыхался в непроветренной комнате. Ну, а утром его разбудил хозяин квартиры и говорит: «Вы перевернули несколько стульев, я думаю, потому, что заблудились в темноте и не могли найти дверь. Но почему вы разбили дверцу моего книжного шкафа?..» Ты меня понял?

Я и этого не понял. Но отец мне объяснил:

— Ничем этот человек не был болен. Просто внушил себе, что задыхается, что у него астма. Ну конечно же, в книжном шкафу какой там чистый воздух! Такой же, как в комнате. А поди ж ты, решил человек, что это окно, что за окном чистый воздух, и сразу же перестал задыхаться. Так и с твоим кашлем. Муся больна — это правда, а тебе только кажется, что ты болен, потому что мама сказала о топливе.

Вот от этих слов я и выздоровел.

Как-то раз я рассказал отцу, что со мной на парте сидит мальчик Женька, который боится тёмной комнаты. Отец сказал, что от этого легко отделаться.

— Как? — спросил я.

— Очень просто. Вот он, этот твой Женя, идёт домой и видит, что в комнате светло — забыли свет погасить.

— Зачем — забыли? Женины папа-мама для него нарочно не гасят. Они богатые — им денег не жалко.

— Ну нарочно свет оставили. Хорошо. Женя, как войдёт, сам пусть сразу же погасит. И пусть в темноте постоит. Постоит-постоит — и привыкнет.

Отец всему так учил. У нас во дворе был знакомый сапожный мастер, о котором я ещё много чего расскажу. Но пока что скажу только, что мастер этот был одно время заикой. Не сильным заикой, а таким, что, когда волнуется, не сразу слово выговорит. Время-то это было знаете какое — гражданская война. Во дворе у нас часто бывали митинги. Там все вопросы решались: сажать ли жильцам нашего дома в садике картошку, рубить ли деревья на дрова, кому отдать квартиру буржуя, который сбежал?.. Много было всяких вопросов на этих митингах и много споров. Только мастер сапожного ремесла Емельян Петрович, хотя и был он человек заслуженный, никогда почти не выступал.

Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести - i_006.jpg

Собрался у нас во дворе митинг.

И, бывало, решат что-нибудь не так, как ему хочется, он и говорит потом отцу:

— Плохо решили. Надо бы мне выступить.

А отец говорит:

— Чего ж не выступил?

— Да я же заика. Стесняюсь. Раньше, на фронте, бывало, когда нужно было, всегда выступал.

— Ты, Емельян, не стесняйся. Говори — и всё тут. Запнёшься — подождут. Говори больше, пока не отвыкнешь заикаться.

Вскоре у нас в городе случилось безвластие. Иностранные войска ушли. Много у нас было всяких иностранных войск, как их теперь называют — интервентов. Интервенты, значит, ушли, а Красная гвардия (так тогда Красную Армию называли) ещё город не заняла. Ну и пошли по городу бандиты хозяйничать. Много тогда было бандитов этих. Вот у нас во дворе митинг и собрался. Как организовать самооборону? Кому дежурить? Какое оружие выставить? В общем, вопросы тогда были военные. По ним Емельян Петрович самый специалист. А было это как раз после разговора отца с этим знаменитым мастером о заикании. Вот на этом митинге дядя Емельян и выступил. Военное дело он знал не хуже своего сапожного мастерства, потому что воевал пять лет — с тысяча девятьсот четырнадцатого года. Выступил, значит, и всё рассказал: как посты расставлять, чем вооружить, кого в командиры, кого связным. Обо всём говорил и, в общем, довольно гладко, почти без запинки. Только в одном месте его перебил жилец Птица. Это у него фамилия такая.

Емельян Петрович сразу же ему:

— Вы, мил человек, меня не перебивайте. Я заика, сбиться могу. Вам же хуже будет — дольше слушать придётся, как я начну спотыкаться языком, совсем в словах заплутаюсь.

Больше его не перебивали.

С тех пор Емельян Петрович стал заикаться всё меньше и меньше. Сейчас он совсем не заикается…

Отец мой любил говорить: клин клином вышибают. Это он меня научил холода не бояться. Как утром проснусь, сразу одеяло сбрасывать и с кровати вскакивать. И Муська так же делала. Я знаю: многие из нашего класса под одеялом одевались. Топлива тогда, правда, не было. Но вы, может, и не поверите, что те, кто под одеялом одевались, чаще всего школу пропускали из-за простуды. А Муська один раз только болела бронхитом. И потому, что полдня в очереди стояла за хлебом и ни за что не хотела, чтобы мама её сменила. Я в школе был, отец на работе. Ну и дома, конечно, топлива не было — холодно. Беда с этими упрямыми девчонками. Если упрямая, так уж такая, что рассказать — не поверят. Она же, Муська, ещё только косые палочки в тетради рисовала, а уже говорила: «Я буду учительницей». Ну не смешно? Такая кнопка — и вдруг учи-тель-ни-ца! Надо же такое придумать.

ХОРОШО!

Дом, где я жил, был знаменит на весь город.

Дом был большой, и народищу в нём было жуть как много — как в маленьком городе. Наш дом можно было бы назвать городом мастеров. Самые что ни на есть лучшие мастера жили в нашем доме.

К нам приходили люди из порта — грузчики в широких блузах, совсем таких, в какой на картине писатель Лев Толстой. Бывали у нас и матросы. Они носили брюки-клёш. Что значит это слово, я не знал, но о брюках таких мечтал; они даже снились мне.

Брюки-клёш туго затянуты в поясе, они как бы облепляют бёдра, но ниже колен расширяются вроде колокола. А совсем внизу, у ботинок, клёши эти так широки, что ботинок не видно. И вот, когда у человека руки и грудь обтянуты полосатой тельняшкой, а над ботинками болтаются брюки-клёш, сразу видно — моряк.

В нашем доме бывали и франты, как в те времена называли стиляг. Они носили брюки-дудочки — узкие-узкие. И короткие. До щиколотки.

Рыбаки приходили в высоких сапогах. Я видел такие же на картинках в книге «Три мушкетёра». И капитаны пиратских кораблей были в сапогах с раструбами. Ох и любил же я читать книги про пиратов!

2
{"b":"120871","o":1}