Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

ПУСТОЙ ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК

Воздушной волной в комнате Ратиковых выбило оконное стекло. Купить стекло было негде. Володя забил часть окна фанеркой от старого ящика. В комнате стало сумеречно, и от этого казалось ещё холоднее. Батареи центрального отопления были ледяными, а маленькую печку-буржуйку топили только раз в день, и тепла-то она давала чуть, на час-два, не больше.

Холодно и голодно было в те годы в Москве. Но Ратиковы, все трое, даже маленькая Ната, редко жаловались, стараясь не показать друг другу, что тяжело. Страшнее холода и голода была неизвестность. Писем от отца всё не было.

Натка просила чуть не каждый час то маму, то Володю:

— Посмотри в ящике.

Ей говорили:

— Так смотрели же!

— А ты ещё посмотри.

— Почтарка так часто не ходит. Утром была, теперь только вечером будет.

Наташа не сдавалась и говорила:

— А ты всё равно посмотри…

Володя ненавидел этот пустой, холодный чёрный ящик. Ему казалось, что ящик его враг. Ну что стоит этой пустой и чёрной коробке хоть один разок осветиться маленьким белым треугольничком письма?! Нет, ящику нет дела до Володи, до мамы и Натки, которая теперь плачет, когда не хотят каждый час бегать за письмом. Володя-то знает, что плачет она не потому, что не пошли к ящику, а потому, что знает: нет там письма. Но оттого, что он всё понимал, легче не было.

Меньше всего говорила о письме с фронта Галина Фёдоровна. Она писала мужу на полевую почту почти каждый день. Но ответа не было и не было.

Однажды Володя принёс с завода газету и сказал:

— Смотри, мама, что написано!

А в газете было написано, что отделение младшего командира Н-ского сапёрного батальона Ратикова сумело выполнить трудную задачу, поставленную командованием, — сохранив живую силу и технику, перешло затем в наступление.

— Это же про папу, про папу! — возбуждённо повторял Володя.

Галина Фёдоровна не была так восторженна. Она сказала:

— Почему же нет писем?

И вот тогда-то она написала на конверте вместо фамилии «Ратиков» — «Командиру части от жены М. Т. Ратикова». На это её письмо пришел ответ.

Ах, лучше бы этого ответа не было!

Что пересказывать эти горькие строчки письма? Они укладывались в три слова: «Пропал без вести».

Когда Галина Фёдоровна вынула из ящика это письмо, рядом с ней стоял Володя. И они вместе решили: «Наташе ничего не говорить». Решить-то решили, почти месяц хранили эту тайну, а потом проговорились. Думали, что Наташа занята своими книжками-картинками, но она услышала эти три страшных слова: «Пропал без вести» — и спросила:

— Что это — «пропал без вести»?

— Ну и приставучая же ты, Натка! — сказал Володя.

Сказать сказал, а всё равно отделаться от неё не смог. Всё рассказал и объяснил.

И Наташка тут же вынесла эту новость в коридор — сказала Ольге Олеговне:

— А мой папа пропал без вести. Только Володя сказал, что это пока война, а как фашистов разобьём, вести придут и папа приедет.

— Как же, — Ольга Олеговна ухмыльнулась, — держи карман пошире!

— А это как? — удивилась девочка.

— А просто так… — Соседка развела руками. — Детка ты, детка…

— Буду, буду держать! — выкрикнула Наташа.

Как же ей хотелось, чтобы папа приехал!

Володя сразу заметил: что-то Натка колдует над своим передником.

— Ты что ещё выдумала?

Наташа объяснила:

— Это чтобы папа с войны нашёлся… Тётя, Оля так сказала.

Тут всё и разъяснилось.

Володя выскочил в прихожую, куда в это время вошла с улицы Ольга Олеговна. Да, Володя в тот раз был груб с соседкой. В его голосе не было ни капли вежливости или там деликатности:

— Вы сказали Наташе, чтобы она держала карман пошире, чтобы отец вернулся с фронта?!

— Я! А что?

— Это же подлость, гадость! Вы, вы…

— Ну что ты выкаешь! Успокойся. Найдётся твой отец. Только найдётся на той стороне. Понял?

Володя хотел ей ответить, но захлебнулся: вдохнул воздух, а выдохнуть не мог, будто воздух этот спрессовался в комок и застрял в горле.

А она стала к нему спиной, но потом повернула в его сторону только голову и улыбнулась снисходительной улыбкой, как бы говоря: «Ну что особенного? Не один твой отец такой. Подумаешь!»

Нет, она этого не сказала, но Володя прочёл именно эти слова в её глазах, во всей её фигуре, в повороте головы.

— Володя! — крикнула из комнаты Галина Фёдоровна. — Сейчас же иди домой? Слышишь?!

В это время Ольга Олеговна скрылась за своей дверью, и Володя услышал, как щёлкнул замок, — она заперлась.

Володя вернулся к себе, не поглядев на стол, где мать приготовляла еду, кое-как разделся и бросился на кровать.

Теперь он знал, что надо было ответить: сказать, что она дрянь, бездельница, что она ждёт фашистов, чтобы вместе с ними издеваться над честными людьми, вешать их, истязать, а сама при этом хочет жить за счёт других, как паук, как трутень. Он должен был сказать, что презирает её, ненавидит — у, как ненавидит! А отец его честный человек, честный солдат…

Но Володя знал, что начни только — и он не сможет остановиться. Он бы её… А мама? И без того мама кругом в бедах. Если бы ко всему и этот скандал, она бы не вынесла.

И ещё вспомнилось папино: «Дать себе волю легче, чем сдержаться».

Володя натянул на голову одеяло, как делал всегда, когда хотел сразу уснуть. Но сон убегал от него. Может быть, он и засыпал, но всё время видел во сне Ольгу Олеговну с улыбающимися глазами, которые ширились, ширились и вырастали до величины точила. О разговоре с ней Володя не хотел говорить маме и не сказал. Но разве можно вычеркнуть из памяти самое страшное, что врезалось подобно кинжалу: «Найдётся твой отец. Только найдётся на той стороне».

И всё-таки самым страшным в ту ночь был не разговор с Ольгой Олеговной, хотя от разговора этого Володю стало знобить.

Но если с человеком происходит что-то страшное, тяжкое, непоправимое, всё остальное отходит на второй план.

Когда несколько часов тому назад Володя со смены вернулся домой, мама спросила:

— Вас не бомбили?

— Что значит — нас?

— Ну не прикидывайся! Я знаю, что наши зенитки сбили один самолёт где-то возле вашего завода. А этот бандит успел что-нибудь натворить?

— Не знаю, — сказал Володя, — я спать хочу.

И соврал. Он-то знал, что один шальной осколок от бомбы влетел в токарный цех и тяжело ранил Мишу. Останется ли он в живых? Этого Володе никто сказать не мог. Пойти к Мише домой он не решился.

И вот сейчас ночью, когда, как обычно, все страхи усиливаются, Володе вдруг увиделся Миша — бледный, обескровленный, порывисто дышащий. Володя не видел своего друга раненным, но представил себе его и подумал, что не имел права уходить с завода, должен был любой ценой пробиться в токарный цех, узнать всё о своём друге и помочь ему.

И снова страшная мысль: «А жив ли Миша?»

Гитлеровцы пристрелялись к заводу, хотя и был он замаскирован. В лесу что ни ночь ухали наши зенитки, от взрывов в некоторых цехах вылетали стёкла, сыпалась штукатурка. Но за время работы Володи на заводе это был первый случай, когда осколок бомбы попал в цех.

«Нет, нет, — успокаивал себя Володя. — Миша будет жить. Если бы он был безнадёжен, мне сказали бы об этом по-другому. А то Лисунов просто прогнал меня домой, сказал, чтобы я не лез в чужой цех, и ещё назвал меня малышом…» Но в тот день было не до обид.

А вот сейчас всё происшедшее представилось Володе каким-то очень страшным. Все мысли перемешались в какой-то дикой путанице. Володя вскочил и быстро оделся.

Натягивая ватник, он услышал какой-то шум в прихожей. Володя быстро обернулся и посмотрел, не проснулись ли мама и Наташа. Нет, слава богу, спят.

И снова что-то зашумело, зашуршало, задвигалось и застучало за дверью. Володя выскочил в прихожую и увидел Ольгу Олеговну. Она увязывала длинной верёвкой какие-то узлы и корзину. Увидев Володю, воскликнула:

77
{"b":"120871","o":1}