— Да, уж хуже не придумаешь, — сказал профессор бывшей философии. Но тут у него купили кило картошки, и он успокоился.

— Сначала этому не поверили, — продолжал саксофонист. — Все ведь выросли в этом дерьме, воспитались, получили образование. А как же, говорят, наши регулярные смотры чистоты, олимпиады аккуратности, фестивали незапятнанности? Неужели это все дерьмо? — Саксофонист улыбнулся гордо и застенчиво: — И тут я вступаю на саксофоне.

— Ты у нас всегда вступишь вовремя, — похвалил товарища программист.

— Я вступаю — и появляется Геракл. Геракл — свежий человек, он вырос не в дерьме и даже не в конюшне. Ему со стороны видно, в чем они там сидят, но на всякий случай он спрашивает у Авгия: «Это у вас что? Уж не дерьмо ли?» Авгий мог бы отрицать, но он всю жизнь готовился к подвигу. И он произносит эту ключевую, подвижническую фразу: «Еще какое дерьмо!»

— Я бы этого Авгия повесил на первом суку, — сказал профессор бывшей философии. — Сказать сказал, а кто будет вывозить? Дядя? По пьесе, да и по мифу вывозить должен был Геракл. Авгий вынес сор из избы в перенос ном смысле, объявив о его существовании, а Геракл дол жен был сделать это буквально.

— Но когда? Уже десять лет, как на весь мир объявлено, что сидим в дерьме, а кто у нас дерьмо вывозит? — шумел профессор бывшей философии.

— Вывозить-то вывозят, но не дерьмо, — подключился к разговору кто-то из покупателей. — Его ведь, дерьмо, в швейцарские банки не принимают.

— Это нам ввозят дерьмо, — откликнулся другой покупатель. — К нашему дерьму еще ихнее. Импортное.

— А сам Авгий в это время по заграницам мотается и всех оповещает, что мы сидим в дерьме, — сказал профессор бывшей философии и машинально продолжил: — Да нет, это не дерьмо, это картошка. Сколько вам? Полкилограммчика?

Но покупатель уже охладел к картошке. Его воспламенил разговор.

— Нечего рассчитывать на гераклов, — говорил покупатель, пренебрегая картошкой. — Нашим гераклам не до подвигов, они все здесь, на базаре.

— А что вы думаете? — оживился саксофонист. — Мы так и поставим. Жаль только, что Авгий уезжает в Америку. Да и на роль Геракла надо кого-то искать.

И на роль зрителя надо кого-то искать. Ведь ваши зрители тоже все здесь, на базаре, — сказал профессор бывшей философии.

В одном доме, находящемся, правда, уже в развалинах, жила под развалинами семья: мама с папой, бабушка с дедушкой, а главное — мальчик Буба, без которого мама не была бы мамой, папа — папой, а бабушка с дедушкой — бабушкой с дедушкой. Еще недавно дом был целый, но его разбомбили в интересах целостности государства. Государство должно быть целым, а дома могут быть и разваленными.

Под развалинами тоже можно жить, но как ходить в школу? Мальчик Буба как раз пошел в школу, но дойти не успел, потому что школу разбомбили в интересах целостности государства. Он хотел вернуться в детский сад, но тут и детский сад разбомбили в интересах целостности государства. Потом и дом разбомбили, и остались они жить под развалинами. Папа чистил оружие, чтобы, когда их раскопают, сразу ринуться в бой. Мама вытирала оружие влажной тряпкой, чтоб, когда папа ринется в бой, не было стыдно перед людьми, что он ринулся с грязным оружием. А бабушка ставила оружие у дверей, чтоб, когда папа ринется в бой, оружие было у него под руками.

А дедушка боролся с бессонницей. Это была героическая борьба, но одерживал дедушка только минутные победы. Все его ровесники давно спали, а он не мог уснуть, потому что его мучила бессонница.

И вдруг в комнате появляется странный субъект шарообразной комплекции, а точнее, шарикообразной комплекции, если учесть его небольшие размеры, и говорит, не смущаясь своим внезапным вторжением:

— Ну, наконец-то! Наконец я в городе Раскопане!

Никто в семье не смутился его вторжением, в этой стране к вторжениям было не привыкать. Просто ему разъяснили, что это никакое не Раскопане, это даже не Закопане, потому что Закопане в Польше, а здесь другая страна. На это субъект возразил, что Закопане не только в Польше, и он лично во многих из них побывал. Закопало его еще в войну, в городе Киеве, в собственном доме. Дом разбомбили — вот вам и Закопане. А ему без дома невозможно, потому что он — домовой.

Он стал рассказывать о Закопанях, в которых ему довелось побывать: о минском, варшавском, берлинском. И даже римском и карфагенском, из Древних веков, потому что все развалины связаны между собой во времени и в пространстве.

— Как интересно! — вздохнул дедушка. Ему было до того интересно, что у него сразу прошла бессонница, и, уже засыпая, он пробормотал:

— Давайте все вместе пойдем искать Раскопане…

— Пойдемте! Пойдемте скорей! — закричал мальчик Буба. И посмотрел на бабушку. Бабушка посмотрела на маму, мама — на папу, а папа сказал:

— Никуда мы не пойдем. — Тут он стал еще быстрее чистить оружие. — Мы останемся здесь и будем защищать наше Закопане. Потому что это наше Закопане, и мы его не променяем на тысячи чужих Раскопань.

Шарикообразный домовой стал кататься от смеха из угла в угол, но вдруг оказалось, что катается он не от смеха, а от возмущения.

— Теперь я понимаю, почему у нас закапывают лучше, чем раскапывают, — заговорил он так, как говорил бы у себя дома. — Каждый дорожит своим Закопане, а на Раскопане ему наплевать. Поэтому, — продолжал он кататься по комнате, можно даже сказать, нагло кататься по комнате, с опаской поглядывая на вычищенное оружие, — поэтому у нас закопанных намного больше, чем раскопанных, а будет еще больше, это я вам точно говорю!

Наконец и до меня добрались: я стал стратегическим секретным объектом.

Внешне я остался такой, как был, каждый желающий может меня потрогать. Но внутренние мои органы засекречены, теперь они проходят по ведомству внутренних дел. Точнее, внутренние мои дела проходят по ведомству органов.

Ведомство — нехорошее слово. В основе его два значения — знать и управлять, и оно обычно предпочитает второе значение. Ведает в смысле управления, поэтому в смысле знаний не ведает, что творит.

И вот прихожу я к врачу. А врач глаза отводит. «У вас, — говорит, — свинка. Или ветрянка».

Раньше были засекречены только мои мозги. Что я думаю, например, о нашем развитом социализме и не считаю ли, что у нас не те люди стоят у руля и не те сидят там, где сидеть положено. Я эти секреты если и выделял, то лишь в той мере, в какой каждый организм выделяет секреты (смотри об этом в медицинской энциклопедии). Теперь же мои мозги рассекретили, зато засекретили щитовидную железу, лейкоциты в крови и что-то в моче — что именно, это уже секреты моего организма.

Медицину тоже можно понять: она лечит не от себя, а от государства. А в тех условиях, когда государство не гарантирует гражданину личную безопасность, повышается роль государственной безопасности от каждого отдельно взятого гражданина.

И вот в интересах этой государственной безопасности достает мой доктор справочник, в котором точно записано, что от чего лечить: цистит от мастита, колит от радикулита. Скосил я глаза — у меня природное косоглазие — и вычитываю, вычитываю, чтобы как-то свести концы с концами и не отдать концы, которые мне еще в жизни понадобятся. Как говорит мой приятель, которому медведь на ухо наступил (у него медведь — сокращенно «медицинское ведомство»), с этим медведем нужно держать ухо востро, и не только ухо, а все остальные органы.

Вот так — повычитывал я, что от чего лечить, теперь мне не страшны никакие болезни. Кроме, конечно, косоглазия.

Жизнь такая: приходится смотреть вкось.