Но Дени свойственны также в высшей мере злоба и презрение.

Злобой обливает он в особенности империалистическую буржуазию. С ней он расправляется свирепо, обнаруживая ее свирепость. Он ненавидит ее и, соприкасаясь с ней, переходит к гиперболе, к сарказму, к смеху, в котором столько негодования, что он уже замирает, этот смех, и остается почти одно негодование.

Презрение же вызывают в нем в особенности социал–демократы. Негодование — чувство, трудно соединяемое со смехом, ибо смех сам по себе показывает победу над противником, мы же недостаточно еще победили буржуазию, чтобы смеяться над ней. Смеяться можно только сверху вниз. Социал–демократы же заслуживают прежде зсего презрения, и здесь смех возвращается к Дени, иногда почти граничит с мягким юмором, если бы под этой мягкостью не чувствовались стальные когти, больно царапающие противника. Ну разве не юмористичен глазастый, сентиментальный Шейдеман, с вожделением взирающий на орден? Разве не с блестящим юмором взят великолепный Каутский, со всеми атрибутами мелкообывательского хозяйства улегшийся на большом томе Маркса? Но так как эти жалкие мещане, эти обыватели — на пятак дюжинные по своим душевным силам — воображают ведь себя политиками, так как у них есть или были какие–то умственные дарования, благодаря которым они поднялись довольно высоко по политической лестнице, то, конечно, вскрытие их моральной сущности, их естества мещанинишки, чинуши не может не впиваться болезненно в них самих и в их поклонников.

Несколько слов о технике Дени. Она довольно разнообразна. Но в общем Дени предпочитает штрих сухой и элегантный широким линиям или пятнам. Он остается чистым рисовальщиком. В этой области он превосходен. Его широкие, большие линии поражают своей виртуозностью, смелостью, выливаются сразу. Его мелкие штрихи с необычайной меткостью прибавляют одну характерную черту за другой, добиваясь предельной выразительности. И всегда всякий его лист, как и всякая виньетка, высоко культурны, полны строгого вкуса и поэтому красивы— красивы и тогда, когда Дени изображает безобразное, когда рука его, не дрожащая ни в каком случае, охвачена бешенством.

Каждый из нас, политических единомышленников Дени, с чувством особенного восхищения будет просматривать этот альбом, но даже человек нам чужой, даже наш враг, достаточно честный, чтобы говорить правду в области художественной оценки и обладающий подлинным вкусом, вынужден будет, злобно обругав Дени за его ненавистные тенденции, высказать ему высокую хвалу как мастеру своего дела.

Нет никакого сомнения, что при своей талантливости и исключительной культурности Георгий Богданович Якулов мог бы сделать для искусства гораздо больше, чем сделал. Некоторая склонность к богемной жизни служила ему в художественном творчестве большим препятствием. Тем не менее и то, что он сделал, — чрезвычайно крупно.

Г. Б. Якулов вписал своеобразные страницы в станковую живопись, и нет сомнения, что Третьяковская галерея должна включить некоторые его произведения в свою коллекцию.

Но еще крупнее достижения Якулова з области театрально–декоративного искусства. Здесь им создан целый ряд декорационных типов, которые не пройдут без следа для дальнейшей истории декоративной живописи. На Всемирной парижской выставке декоративного искусства Якулов был объявлен вне конкурса и включен в состав жюри[255]

Нельзя не вспомнить также замечательного плана памятника двадцати шести комиссарам, модель которого была осуществлена Якуловым и академиком Щуко.

Георгий Богданович Якулов был человеком живого и кипучего остроумия, превосходным товарищем, человеком, вечно горевшим широчайшими проблемами искусства и, несмотря на свой преимущественный интерес к тонкостям эстетической культуры, сумевшим с самого начала Октябрьской революции встать под ее знамя и оставаться верным ему до конца своих дней.

Помню его необъятную радость, когда в Париже увенчалась огромным успехом его постановка «Стальной скок»[256] которую сам покойный рассматривал как стилизованный апофеознозой России.

Многие и многие с большой скорбью проводят в могилу этого блестящего человека, в котором так оригинально сочетались Восток и Запад[257]

ПЕРВАЯ ВЫСТАВКА РАБОТ МОСКОВСКОЙ АССОЦИАЦИИ ХУДОЖНИКОВ–ДЕКОРАТОРОВ[258]

Не входя в исторические справки, мы можем констатировать факт, что почти с самого начала нашего революционного театра одной из сильнейших его сторон оказалось театрально–декоративное искусство.

На этом поле выяснилось несколько тенденций, ведущих между собой интенсивную борьбу, отрицающих друг друга, но в конце концов почти в одной мере оплодотворяющих рост нашей театральной декорации.

Мы обыкновенно не очень скоро и не очень чутко замечаем наши достижения. Мы гораздо чутче ко всякого рода недостаткам и промахам, так что о нашей культуре можно составить себе совершенно превратное мнение, если пользоваться по преимуществу материалами и суждениями нашей прессы.

Нужна была Всемирная выставка декоративного искусства во Франции, на которой наши художники имели совершенно исключительный успех[259] для того чтобы у нас заговорили об оригинальности, разнообразии и силе наших приемов сценической декорации.

Довольно полно представлены были достижения этого рода искусства за десять лет революции на выставке макетов[260] в Государственном театральном музее имени А. Бахрушина[261]

Само по себе очень важное (поскольку нам важно развитие театра) театрально–декоративное искусство не должно и не может замыкаться только на театральной сцене. Дело декорирования, то есть постоянного или временного убранства зданий и зал, отдельных индивидуальных жилищ, дело временного праздничного убранства улиц и площадей городов, как равно и учета художественного эффекта от той или другой планировки зданий, фонтанов и т. д., тесным образом связано с темп же художественными принципами и приемами, которые кладут в свою основу театральная декорация и сценический художник–декоратор.