Перед отъездом из Слободы Пржевальский написал "Инструкцию" для управляющего имением:
"1. Заведывание домашним хозяйством и скотом поручаю Макарьевне, все остальное — Вам…
3. Охота и рыбная ловля в моих владениях безусловно запрещаются для кого бы то ни было, разрешается лишь ловля рыбы удочкою…
17. Дрова зимою рубить не где попало, а в одном месте — на болотах в Гостянине или за озером Сопша…"
Десятки пунктов в этой инструкции. Кажется, Николай Михайлович предусмотрел все, что должно и что может случиться в его отсутствие: "…два куста жасмина (взять из-под дома) высадить поодиночке в клумбы по углам балкона…
Если рижские сливы вымерзнут, то не заменять их ничем…
В проходе от ворот между амбарами посадить два куста сирени…
Ландрина, если издохнет, похоронить в саду возле больших берез за вторым прудком…"
Может быть, в этой педантичной предусмотрительности как раз и заключается секрет неизменного успеха экспедиций Пржевальского, секрет его гениальности как путешественника? Он умел предвидеть все, и за долгие годы путешествий в его экспедициях не погиб ни один человек, не было ни одного серьезного заболевания, травмы.
24 августа 1888 года, едва поезд отошел от московского перрона, Николай Михайлович записывает в дневнике: "Радость великая! Опять впереди свобода и дело по душе… Но для успеха его необходимо прежнее счастье, которое да не отвернется ныне от меня".
Все было как прежде. С ним ехали его верные помощники Всеволод Иванович Роборовский и Петр Кузьмич Козлов. Но прежнее счастье отвернулось от него. Не довелось ему увидеть ни кустов жасмина, ни сирени "в проходе от ворот". Кажется, и старый Ландрин пережил хозяина.
В районе Пишпека (ныне — Фрунзе) всю предшествующую зиму свирепствовал брюшной тиф. Видимо, Пржевальский заразился, напившись сырой воды во время охоты в плавнях.
Козлов писал: "Мы долгое время не хотели верить, чтобы Пржевальский мог позволить себе делать то, чего не позволял нам, в данном случае никогда не пить некипяченую воду, а сам… сам пил и сам признался в этом…"
Он лежал с высокой температурой, бредил, временами впадал в забытье. Но, оставаясь верным себе, успел отдать все необходимые распоряжения на случай… На случай смерти. Рассказывают — попросил поддержать его, встал во весь рост, огляделся кругом… "Ну, теперь я лягу", — были его последние слова…
И последнее распоряжение он отдал сам: "Похороните меня непременно на Иссык-Куле, на красивом берегу…"
В гроб его положили в экспедиционной одежде, с любимым скорострельным "ланкастером". Так он просил. Место для могилы выбрали в двенадцати верстах от Каракола — на высоком обрывистом берегу.
"Провожавших было много, и все, даже дамы, шли пешком… На перекрестках дорог встречалась масса всадников-киргизов, стоявших с обнаженными головами. Всю дорогу пели певчие, сменяемые оркестром. Стояла прекрасная погода, солнце пригревало по-летнему, верхи Тянь-Шаня искрились словно в серебре, в прозрачной синеве неба реяли грифы-монажи… Заветное желание покойного было исполнено: прах его остался навсегда в Азии, и могила его находится у подножия Небесного хребта".
Антон Павлович Чехов писал в некрологе: "Один Пржевальский… стоит десятка учебных заведений и сотни хороших книг". Экспедиции Пржевальского, изданные им труды, глубокие по содержанию и увлекательные по форме, воспитали целую плеяду выдающихся русских путешественников; не только Роборовский и Козлов были его учениками, но и многие другие, даже не знавшие его лично: Иван Васильевич Мушкетов, Григорий Ефимович Грумм-Гржимайло, Василий Васильевич Сапожников, Александр Ксаверьевич Булатович, Владимир Афанасьевич Обручев, Владимир Клавдиевич Арсеньев…
Теперь город Каракол переименован в Пржевальск. Над могилой, на вершине девятиметровой скалы, сложенной глыбами гранита, распростер крылья бронзовый орел — символ бесстрашия, силы, ума. Под орлиными когтями на бронзовом листе — карта Азии, в клюве — оливковая ветвь, эмблема мирных завоеваний науки.
А на могильном надгробии скромная надпись: "Путешественник Н. М. Пржевальский". Так он завещал.
Глава 8
Человек с Луны
Каарам-тамо — "Человек с Луны" — называли его папуасы. "До меня никто положительно не был в этом месте Новой Гвинеи, и папуасы воображали себя единственными жителями земного шара", — писал Николай Николаевич Миклухо-Маклай.
Для них он действительно был инопланетянином. А они для него?
Ученые спорили: кто они, папуасы, — люди или животные? Он не сомневался — люди! Но их разделяли даже не века — тысячелетия…
Много написано о проблеме контакта космических цивилизаций. Вспомните "Аэлиту" Алексея Николаевича Толстого, вспомните произведения Уэллса, Ефремова, Брэдбери, Лема, братьев Стругацких… В этих увлекательных книгах контакт цивилизаций — фантастика.
В дневниках Миклухо-Маклая — действительность!
Странно, с этой точки зрения — как хронику контакта — никто не пробовал читать дневники путешественника. Многие авторы как-то упрощают взаимоотношения Миклухо-Маклая с туземцами. Создается впечатление, что стоило только протянуть руку и сказать: "Я — друг", как все трудности оставались позади. Эдакая пастораль…
На самом деле начало контакта было отнюдь не легким.
Из дневников Миклухо-Маклая: "Они размахивали копьями, которые держали в руках. Один из них был даже так нахален, что копьем при какой-то фразе, которую я, разумеется, не понял, вдруг размахнулся и еле-еле не попал мне в глаза или в нос. Движение было замечательно быстро, и, конечно, не я был причиной того, что не был ранен, — я не успел двинуться с места, где стоял, — а ловкость и верность руки туземца, успевшего остановить конец своего копья в нескольких сантиметрах от моего лица… Не раз потешались они, пуская стрелы так, что последние очень близко пролетали около моего лица и груди… и даже подчас без церемоний совали острие копий мне в рот или разжимали им зубы…"
Двенадцать лет провел Миклухо-Маклай в путешествиях: "Кронштадт Острова Зеленого Мыса — Рио-де-Жанейро — Вальпараисо — остров Пасхи Самоа — Новая Гвинея (Берег Маклая) — острова Тернате, Тидоре, Целебес, Люсон — Гонконг — Сингапур — остров Ява — Новая Гвинея (берег Папуа-Ковиай) — Сингапур — тропические леса полуострова Малакка Бангкок — вновь тропические леса полуострова Малакка — Сингапур — Ява Каролинские острова — острова Адмиралтейства — Новая Гвинея (Берег Маклая) — Сингапур — Ява — Сидней — Новая Каледония — Новые Гебриды Санта-Крус — острова Адмиралтейства — Соломоновы острова — Луизиада южный берег Новой Гвинеи — острова Торресова пролива — восточное побережье Австралии: Сомерсет, Куктаун, Таунсвилл, Брисбен — внутренние части Австралии — Сидней — южный берег Новой Гвинеи — Сидней — Сингапур Суэцкий канал — Генуя — Кронштадт. Пожалуй, никто из наших соотечественников не повидал столько земель. Двенадцать долгих лет…
Он стал забывать русский язык, стал, по его словам, "белым папуасом". Унижаясь и стыдясь, он с трудом добывал деньги на продолжение своих путешествий. Был тяжко болен — лихорадка, ревматизм, острая невралгия, анемия, общее истощение организма. При росте 167 сантиметров он весил около 44 килограммов…
Во имя чего все это? Тоскливое одиночество, физические страдания, вновь и вновь беспредельный риск контакта…
Не декларативная христианская "любовь к ближнему" была его движущей силой. В бога он вовсе не верил, верил в науку. Вся жизнь его бескорыстное, самозабвенное служение науке.
Родился Николай Николаевич Миклухо-Маклай в селе Рождественском близ города Боровичи Новгородской губернии 5 (17) июля 1846 года. Отец его, Николай Ильич Миклуха, был инженером путей сообщения, к концу жизни дослужился до должности коменданта Николаевского вокзала в Петербурге.
Не совсем понятно, как и почему появилась вторая часть фамилии "Маклай". Встречающиеся в литературе рассуждения о каких-то шотландских предках, кажется, совершенно беспочвенны. Отец его был родом из небогатой казачьей семьи, мать, урожденная Беккер, по семейным хроникам, "немецко-польского происхождения". Может быть, права внучатая племянница великого путешественника, утверждавшая, что фамилию "Маклай" носил один из предков в разветвленном роде Миклуха. Ясно одно, именно Николай Николаевич уже после смерти отца сделал свою фамилию двойной. Впервые приставка "Маклай" появляется в его письмах из-за границы с 1866 года, причем впоследствии нередко как поместный титул "де Маклай", "фон Маклай".
