— Странно.

— Вот-вот. И еще, мы с ним поехали сажать картошку, и он на своем тракторе полез прямо в туман. Хотя сам предупреждал туда не соваться. Еле его остановил. Наорали друг на друга… Мне это не нравиться. Мне даже кажется, что им кто-то управляет.

— Если так, то вряд ли бы ты его остановил.

— А если оно еще слабое? Если только пробует себя?

— Тогда скоро оно проявится… Глеб, ты сам-то как?

— Нормально. Вроде еще соображаю. Чего не скажешь о дяде.

— А тетя Ира?

— Он говорит — болеет. Но сам я не видел. Она сидит с Аленкой и не выходит.

— Знаешь, я тут думала о том, что ты рассказывал. Страшно. На твоем месте я бы уехала.

— А Аленка? Что с ней делать? Как она останется с ними?

— А твои сами-то не хотят уехать?

— Нет. Дядя даже думать об этом не желает.

— Даже не знаю, что тебе сказать. Ничего не придумывается.

— Скажи что-нибудь хорошее.

Настя на несколько секунд замолчала. Глеб крепче прижал телефон к уху и почувствовал, как сердце забилось немного быстрее.

— Я рада, что мы с тобой встретились. Ты мне нравишься, Глеб. И я хочу снова тебя увидеть.

— Я тоже хочу. Ты мне тоже нравишься… Даже не просто нравишься, а… я люблю тебя.

Трубка в руке слегка задрожала.

Настя снова замолчала, и на секунду Глеб испугался, что она просто прервет разговор.

— А у нас с тобой не слишком все просто?

Ее голос сам подсказал ответ.

— Нет.

— Ты можешь заехать ко мне.

— Я… Сегодня не смогу. Машина занята. Я постараюсь завтра.

— Позвонишь?

— Да.

— Ты хороший. Я очень надеюсь, что у вас все будет в порядке.

Глеб почувствовал себя в скоростном лифе, спускающемся с небес на землю.

— Ты тоже будь осторожней. Жаль, что я тебя втянул.

— А я вообще осторожная!

Они проболтали еще несколько минут, осторожно продвигаясь вдоль новой, сладкой и опасной еще для обоих темы. Никаких больше откровений не явилось — они просто привыкали к тому, что уже было сказано. Между ними возникла близость; молодые люди еще не понимали ее, но могли почувствовать, как слабый трепет где-то внутри. Они не говорили прямо, но наслаждались этим ощущением, подразумевая его, но не высказывая, берегли будто секрет, известный лишь им двоим.

Настя отключилась. Глеб почувствовал, что щеки у него горят. Этот долгий, вязкий, наполненный сомнениями и недомолвками день изменился. Еще полчаса назад Глеб не знал, как жить, как существовать в новых и все еще непрерывно меняющихся обстоятельствах. Он готов был поддаться панике, биться, пытаясь найти хоть что-то, обо что можно было бы опереться. А теперь, вдруг, он успокоился.

Опора была найдена. Все оказалось просто.

Глеб закрыл глаза и немного посидел так, ни о чем не думая, прислушиваясь к разливающейся по телу радости, трепету, легкому возбуждению. Никогда еще внутри такого «плохо» ему не было так хорошо.

На обед тетя с Аленкой не вышли. Дядя молчал и хмурился, уставившись в телевизор, а Глеб все прокручивал в голове недавний разговор. Они могли бы находиться в разных концах дома. Два человека, существующие отдельно друг от друга, сидели рядом. Аленка с тетей — третья сторона. Пока еще вместе. Цепь, соединяющая мать и дочь все еще была крепка.

После обеда работы в поле продолжились, и снова не было сказано ни слова. Утренняя попытка сплотиться, которая могла бы принести плоды, провалилась окончательно. Они работали до вечера, пока Глеб не почувствовал, что от усталости просто валится с ног.

— Это мое! Мое — не трогай!

Глеб удивленно положил обратно плюшевого слона, которого поднял с дивана, собираясь сесть.

Аленка стояла в двери и выглядела сердитой. Из ее комнаты не доносилось не звука.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Глеб.

— У меня горло болит.

— Хочешь своего слона?

— Нет. Он должен сидеть там.

— А мне где сесть?

— Туда.

Аленка указала ему на одно из кресел.

— Хочешь, поиграем во что-нибудь?

— Не хочу!

Она проследила, как он сел в кресло и повернулась, чтобы уйти. Но не ушла. Остановилась и вновь повернулась к нему.

— Я заразная!

Девочка вышла.

В черном, как деготь, небе блестела россыпь звезд. Они горели ярко, словно кто-то проткнул тьму тонкой иголкой. Глеб стоял у окна, погасив в комнате свет, и смотрел, как высоко-высокое тянется через темноту Млечный Путь.

Красота заворожила его.

«Завтра я поеду к Насте. Обниму ее и прижму к себе. Крепко-крепко. И пусть все пропадет пропадом».

Глеб причесывался перед зеркалом, тщетно пытаясь прилизать выбивающийся вихор. Упрямые волосы не желали слушаться и, даже смоченные водой, топорщились вверх, как рога.

С первого этажа послышались громкие голоса. Загрохотала дверь зеркального шкафа. Звякнуло стекло. Глеб отложил расческу и поспешил вниз.

В коридоре стоял дядя и рылся в недрах домашней аптечки.

— Доброе утро.

— Привет.

— Что-то случилось?

— Да где он? — громко выкрикнул дядя, повернувшись в сторону гостиной. Голос у него был раздраженный и испуганный.

— В простудной коробке!

Глеб расслышал тихое хныканье Аленки.

— Дядь Сереж, что случилось?

— У Аленки высокая температура. Тридцать девять и одна.

Он выхватил из коробки пузырек и вернул ее на место.

— Нашел!

Быстрым шагом дядя направился к комнатам.

Глеб остался на месте, размышляя, что делать в такой ситуации. Завтрак отпадал. Как-то неправильно было завтракать, когда все вокруг стоят на ушах. И говорить с дядей по поводу машины — тоже момент не подходящий.

«Блин, как неудачно все складывается!».

Девочка полулежала на коленях у матери, а дядя, стоя у стола, наливал в ложку сироп. Аленка выглядела сонной и заторможенной. Она прикрыла глаза, а тетя гладила ее по спутанным волосам. Дядя поднес ей ложку.

— Выпей, милая. Это лекарство.

Аленка пошевелилась и открыла рот. Проглотив микстуру, она вздрогнула и снова застыла. Ноги в красных домашних тапочках качнулись.

Дядя положил ложку на стол и вышел в коридор. Глеб увязался за ним.

— Мы везем Аленку к врачу. Останешься один. Вернемся часа через три.

— Вы поедете через туман.

Он застыл и повернулся.

— Да.

— Осторожней там. Езжайте медленно. Сквозь него не видно ни зги.

Дядя кивнул, подхватил большую спортивную сумку и вышел на улицу, обдав Глеба прохладным утренним воздухом.

Небо снова хмурилось, рассеянный солнечный свет еле пробивался сквозь сплошную гладь низких облаков. Глеб проследил, как дядя дошел до машины и вернулся в Аленкину комнату.

Тетя как раз одевала ее. Быстро и молча, поворачивая ребенка, словно большую механическую куклу. Девочка стояла, сжимая в руке Моню — зеленого плюшевого слона, и дрожала. Закончив, тетя взяла дочь на руки и понесла на улицу. Глеб увязался за ними хвостом и остановился на крыльце, глядя, как она сажает Аленку в машину. Двери захлопнулись, и «Тойота» тронулась с места, держа курс на южную оконечность поля.

Нервное состояние жены передалось и Сергею. Он непроизвольно придавливал педаль газа, заставляя машину подпрыгивать на рытвинах, а потом, спохватившись, принуждал себя ехать медленнее. Стена тумана, словно тюремная ограда, постепенно приближалась, и он чувствовал себя заключенным, затеявшим побег. Не был он больше хозяином на собственной земле, боялся ее и злился на себя за это. И за то, что не послушал отца. Не отказался от проклятого поля, когда это было еще возможно. Сергей ощущал болезненную пульсацию вины. Она, как отрава, просачивалась в каждую его мысль, в каждый поступок.

По сравнению со вчерашним днем, в туманной завесе произошли изменения: внутренние «реки» ускорили течение и быстро проплывали мимо вдоль переднего фронта, а потом отклонялись внутрь, к лесу. В нескольких местах плавно вращались обширные «водовороты», а из них, словно гейзеры, тяжело взмывали вверх массивные протуберанцы и величественно опадали, уступая место новым. Деревья у кромки леса покачивались.