— Прекрасно помню.

— Тогда до завтра.

— До завтра.

К ночи пошел дождь. Он быстро набирал силу, барабаня по крыше тяжелыми каплями. Тихий шелест успокаивал. Туман скрылся за потоками воды, и это было хорошо.

Глеб приоткрыл окно и долго стоял у него, вдыхая холодный, свежий воздух.

Острое лезвие резало траву, и она падала, взметая вверх блестящие брызги росы. Степан отвел косу назад и, тихо крякнув, махнул ей низко-низко над самой землей. Холодный воздух пах зеленью и лесом. Мужики двигались через поле косой цепью; мелькали солнечные блики, потные спины под рубахами напрягались, из ртов поднимался пар. Свежая трава падала к ногам, брызгая на штаны и лапти, а высоко в небе летела к реке цапля.

В утренней тишине раздавалось тревожное мычание и визг скотины. Кто-то крикнул у себя во дворе.

Нехорошие настали времена: земля исторгала посевы, и птицы клевали их, расхаживая по пашне. Животина тревожилась, а пастух лаялся так, что детишки пугались. Бабы крестились. Тревожно стало. Не родит земля — и пойдет деревня по миру.

Мужики упрямо взмахивали косами. Иногда кто-то брал точильный камень, и над полем проносился железный скрежет. Мозолистый палец пробовал лезвие, и снова — шшших, шшших…

Степан смотрел на траву.

Вот уже месяц пошел, как сын Никитка чахнет и тает на глазах. Такой шустрый малец был, сладу никакого, и вот слег.

Шшших…

«Избу народ за версту обходит, как будто мы порченые какие. И по углам уже шушукаются: не иначе — леший постарался. Попортил мальчишку. Знать за что-то деревню наказывает. Да есть за что — вот в том году Ванька-Пустой пожар устроил; всей деревней тушили. А спрос теперь с меня что ли?».

Шшших…

Плохие времена. Злой народец.

Марья услыхала крик, и все внутри у нее оборвалось. По дороге мимо забора, весь красный и расхристанный пробежал сосед Кирилл, и кричал он, как оглашенный.

Из домов стал выходить народ.

— Что случилось?

— Помер, что ль, кто-то?

— Свят-свят.

Заголосила Марья.

— Кирю-ю-юша!

Мимо пробежал паренек. Залаяли собаки, а потом завыли, хрипло и зловеще.

В избе старосты собралось человек пять мужиков. Все сидели хмурые и смотрели на Кирилла, ожидая, когда он напьется и заговорит. Староста Василий задумчиво теребил нос, размышляя о податях. Плохая весна, и весь год будет плох. Да еще недоимки остались.

— Ты, это, уж сказал бы что, — не выдержал Прохор. — Всю деревню взбаламутил.

Кирилл шумно вздохнул, оставил кружку и повел глазами по собранию.

— Плохо дело! Не иначе, как в лесу у нас нечистая сила обретается!

— Ты не егози. Дело говори, — сказал Василий.

Кирилл посмотрел на него злобно.

— Вот я и говорю! Поехал я за дровами до сухостоя. Ну, как положено, телегу оставил, приглядел сосенку и…

Он сглотнул и обвел собравшихся испуганными глазами.

— Ей Богу не вру, мужики! Когда я по ней топориком-то стукнул, тут и началось! Деревья закачались, ветвями стали размахивать на манер рук и зашипели, как змеюги! Хочу топор вытащить, а он нейдет. Тут меня по спине что-то — хрясь! — я с ног. Обернулся, а оно уже разгибается. А потом снова — в дугу согнулось, только ветер свистит. Хорошо, успел откатиться!

— Что оно-то?

— Да дерево! Хомутом согнулось и бьет по земле, меня пытается достать! А там и другие зашевелились.

— А ты чего?

— А я чего? Я подхватился и ходу оттудова!.. Лошадку там оставил.

Кирилл встрепенулся, уперся руками в стол и выпалил:

— Землю есть буду — леший у нас завелся!

— Не голоси. Сядь покамест.

Кирилл посмотрел на батюшку и сел. Захар потер морщинистые щеки и огладил бороду.

— Крестным ходом пойдем. Василий — собирай людей.

— Поможет ли? — усомнился Прохор.

— А на то будет воля Божья.

Батюшка посмотрел на Степана. Глядел он долго и хмуро. Стали поворачиваться и остальные, и как будто темнее стало в горнице.

Глеб смотрел на вешалку в коридоре, раздумывая о том, какую Аленкину шмотку отвезти деревенской знахарке. Его взгляд скользил по вещам: маленькая синяя куртка, на рукаве — пятно засохшей грязи; резиновые сапоги с Вини-Пухами на голенищах; шарф, ботинки. Он медлил, не в состоянии сделать окончательный выбор. Очень хотелось спать — веки буквально прилипали к зрачкам, и он пару раз ловил себя на том, что почти засыпал, стоя на ногах. Зарокотал бойлер, и по трубам зажурчала вода. Взгляд автоматически метнулся вверх, к стояку и застыл на полпути. Глеб почувствовал, как забилось сердце, а в животе вдруг стало холодно, будто он проглотил льдину.

На полке, прямо над головой, среди бейсболок и кепок, лежала Аленкина шапочка. Та самая, в которой девочка была несколько дней назад, когда они ходили смотреть на водопад. Перед глазами вдруг возникла яркая картинка: тяжелая зеленая ветка ели, маленькая рука, отводящая ее в сторону и несколько иголок, упавших на синюю ткань шапки. Глеб глотнул, и картинка исчезла.

«Вот, что надо взять!»

Осторожно, словно боясь, что его укусят, он взял шапочку и сунул в карман.

Дядя завтракал на кухне, рассеянно слушая утренние новости. Увидев Глеба, он взял пульт и сделал звук тише.

— Давно встал?

— Да. Что-то не спится. Как они?

— Ничего. Температура у Аленки спала. Не знаю, правда, надолго ли. Ты завтракал?

— Ага. Мне ехать пора.

— На улице без изменений?

— Вроде бы, да.

— Слушай, Глеб, у меня появились сомнения… После того, что приключилось вчера, даже и не знаю, сможешь ли ты проехать.

— Думаю, что смогу.

— А стоит ли рисковать? В конце концов, мы не уверены…

— Я уверен!

— С чего?

— Этой штуке нужен не я, а Аленка.

— Аленка… Аленка — мокрая пеленка, — бесцветно сказал дядя, словно констатируя некий факт.

Он зачерпнул ложкой творог и отправил его в рот. Глеб целую минуту молча наблюдал, как тот жует, уставившись неподвижным взглядом в телевизор.

— Думаю, ты прав.

Он вздохнул.

— Ладно. Ничего другого мы уже не придумаем. Держи.

Глеб сжал ключи и повернулся к выходу.

— Погоди. Пойдем вместе. Я хочу посмотреть, как ты проедешь.

Дядя выключил телевизор и встал.

— На всякий случай.

Глеб вел машину медленно, словно крадучись, настороженно поглядывая по сторонам. Снова появилось знакомое ощущение молчаливой враждебности, исходящей со стороны леса. Неявная, невидимая, непонятная угроза была во много раз хуже открытого нападения. Она дезорганизовывала и, держа в постоянном напряжении, отнимала силы, усыпляла, притупляла чувства.

Несмотря на свои собственные слова, Глеб не был уверен, что поездка закончится благополучно. Аленка играла ключевую роль во всей этой мистерии, здесь сомнений не было, но вряд ли она — единственная цель. В конце концов, именно он был с ней на поляне, и, что бы там ни произошло, он принимал в этом участие.

Зачем же тогда рисковать?

Ответов было два. И оба простые.

Во-первых, очень хотелось вырваться. Побыть хотя бы несколько часов среди нормальных людей и нормальной обстановки. Хотя бы несколько часов не оглядываться и не прислушиваться к малейшему шуму. Расслабиться.

Во-вторых, Настя. Ее вельветовые брюки, обтягивающие попку. Ее слова и то, как она их произносит, будто шепчет; интонации — проникающие внутрь, такие глубокие и волнующие. Обычные и понятные желания.

Глеб осознал это, лежа утром с открытыми глазами и мучаясь сомнениями. Цель стоила того, чтобы рискнуть.