— У меня во рту какой-то противный вкус, — призналась Эбигейл. — Но это не из-за сандвича. Я поняла, почему Макс… мистер Галлахер… — Мысленно она называла его Максом, но вслух всегда говорила «мистер Галлахер», быть может, потому, что он называл ее «мисс Гастингс». — Я поняла, почему босс хочет так спешно жениться. Если он этого не сделает, то будет вынужден навсегда оставить кубок у Джеффа.

— О мужчины! — презрительно вздохнула Мейвис.

— У них с Джеффом есть список качеств идеальной женщины. — Эбигейл пожала плечами. — Кроме всего прочего, они хотят, чтобы она была спортсменкой суперкласса, с которой можно в свободное время играть в футбол. Ты себе можешь такое представить?

— Вообще-то да. — Мейвис примостилась на краешке стола, явно готовая поделиться своими познаниями мужской натуры. — Мужчины очень серьезно относятся ко всем этим спортивным трофеям, командной символике и тому подобному. Ты же знаешь, как они перед важными играми стараются украсть друг у друга талисманы. Готовы на все, чуть ли не жизнью рисковать — только бы выиграть. А знаешь ли ты, что символизирует этот кубок?

Эбигейл смущенно попыталась выразиться поприличнее:

— Мужской член?

Мейвис расплылась в улыбке:

— Молодец! Но знаешь ли ты, что для них и автомобиль — это пенис, и работа — пенис, и кредитная карта… — Она сделала паузу, но, не дождавшись ответа, продолжила: — Правильно! В жизни мужчины все есть отражение его мужской силы, и ему приходится постоянно доказывать свою силу. Но не нам, а другим мужчинам. Бедняги всю жизнь играют в игру под названием «мой-больше-чем-твой» — точь-в-точь как бараны с огромными рогами, которые бодаются друг с другом, чтобы завоевать маленькую самочку.

— Но Макс и Джефф не бараны с рогами. Им уже по сорок.

— Конечно, но мозги у них, как у двадцатилетних, а их гениталии и вовсе никогда не позволят им перейти рубеж тринадцатилетия. Ты знаешь, почему мужчины дают своим пенисам клички?

Эбигейл понятия не имела.

— Не желают, чтобы некто безымянный принимал за них все решения.

Эбигейл порадовалась тому, что у нее во рту ничего нет, иначе она подавилась бы.

— Бедный Макс! Мне нужно будет с ним поговорить и не дать ему совершить чудовищную ошибку.

— Ты, конечно, можешь поговорить с боссом, детка. Но это не значит, что он расслышит тебя за бурлением своих гормонов.

Эбигейл немного поразмыслила над этими словами, но решила, что в любом случае побеседовать с Максом следует. Она работает с боссом почти десять лет и не может притворяться, будто не замечает того, что он собирается сделать то, о чем будет жалеть до конца жизни. Если Мейвис и права насчет таких мужчин, как Джефф, то ее «баранья» теория не обязательно справедлива в отношении Макса. Эбигейл почти все знает о своем боссе — она поджала губы, чтобы не выдать себя улыбкой, — кроме клички, которую Макс дал своему пенису…

Пентхаус Макса Галлахера, расположенный в небоскребе на берегу залива, был отражением его характера. Но еще больше он был отражением натуры Эбигейл. Макс предоставил ей полную свободу по-своему обставить дюжину комнат, и, тщательно изучив его привычки, она решила устроить для босса полуубежище-полукрепость.

Она хотела, чтобы квартира была теплой и уютной, тем местом, где мужчина мог бы спрятаться от ежедневного стресса, неизбежного в делах с многомиллионными операциями, когда решения приходится принимать в считанные секунды. Эбигейл обставила комнаты мягчайшими креслами и кушетками, обитыми серым в полоску шелком, и дополнила обстановку иными предметами мебели из черного лакированного дерева, в котором есть нечто мужественное и в то же время успокаивающее.

Ярко расписанные восточные ширмы добавляли цветовые пятна, а паркетные полы из дерева твердых пород были покрыты толстыми тибетскими коврами. В гостиной, библиотеке и спальнях имелись камины, и повсюду стояли свежесрезанные цветы — белые тюльпаны, если их удавалось достать, или маргаритки, которые Эбигейл обожала.

Относительно богатства Макса она потратила на все это не так уж много денег, зато позволила себе транжирство, приобретя парную бронзовую скульптуру шестнадцатого века, изображавшую римских богов в эротических позах. Увидев их в антикварном магазине, Эбигейл не могла отвести глаз и в конце концов купила. До сих пор, глядя на эти фигуры, она чувствовала, как по всему телу пробегает дрожь, и ей всегда хотелось узнать, какое впечатление скульптуры производят на Макса.

Еще одной вещью, перед которой она не смогла устоять, было антикварное французское «любовное» канапе, предназначенное не только для сидения, как утверждал хозяин магазина. Эбигейл поинтересовалась, почему так странно расположены подлокотники, и узнала, что они предназначались для ног. Ей описали некоторые возможности, которые предоставляло это канапе, в таких шокирующих подробностях, что Эбигейл покинула магазин с пылающими щеками и всю ночь видела весьма возбуждающие сны.

На следующее утро, проклиная тот час, когда увидела эту порочно-красивую вещь, она поплелась в магазин и совершила покупку тайком, как наркоман покупает свое зелье. Спрятать канапе в квартире Макса было негде, поэтому девушка решилась на отважный поступок и поставила его прямо перед камином.

Когда Макс поинтересовался необычными подлокотниками, Эбигейл изобразила полнейшую невинность и предположила:

— Может быть, у французских придворных были проблемы со спиной?

— Если не до, то после, — пришел к выводу мистер Галлахер, внимательно изучив старинный диванчик.

Эбигейл заканчивала дела на кухне, когда послышался звук открываемой входной двери, и взглянула на часы, уверенная, что еще рано. Обычно она уходила еще до его возвращения. Момент был ничуть не хуже любого другого, чтобы поговорить с Максом, однако в официальной обстановке, где существуют четкие рамки общения, обсуждать личные проблемы было бы намного легче.

Эбигейл вообще высоко чтила всякого рода субординации. Она всегда желала точно знать, где проходит черта, определяющая ее отношения с тем или иным человеком. С Максом достичь взаимопонимания, касающегося неписаных правил поведения, было совсем не трудно. Они редко вторгались в частные владения друг друга, разве что случайно. Будь на месте босса такой человек, как Джефф, он бы, разумеется, постоянно затаптывал пограничные полосы, а ее это очень нервировало бы.

Однако и нынешняя ситуация ее обеспокоила, ведь пент-хаус был личным убежищем Макса, несмотря на то что она сама его обустроила. Поэтому при появлении босса пульс участился.

— Я просто раскладывала ваши пилюли, — поспешила объяснить Эбигейл.

Она стояла у мраморной стойки посреди необъятной кухни, в которой царил полумрак. Собираясь вскоре уходить, девушка не зажигала верхних светильников, но помещение вдруг залил яркий свет, и Макс неожиданно оказался рядом.

Эбигейл не подняла головы, продолжая закручивать крышечки на баночках с пилюлями. Нужно поторопиться с этим, подумала она. И вообще, можно было сделать побольше маленьких пакетиков и разложить по ним необходимое количество пилюль на всю неделю. Но тогда ей незачем было бы приходить сюда каждый вечер.

— В микроволновке кастрюля с лазаньей из баклажанов, — сказала она, удивляясь тому, что Макс молчит. — Пять минут — и готово. Могу до ухода сделать салат, если хотите.

Эбигейл хотела убрать баночки на место, но босс вел себя так тихо, что ей наконец пришлось взглянуть на него. Макс стоял, прислонившись к мраморной стойке, и, сложив руки на груди, смотрел на нее, сосредоточенно сдвинув брови: очень внимательно и сосредоточенно изучал что-то, что вызывало у него явный интерес.

— Мистер Галлахер?

— Вы не блондинка, — сказал наконец он.

— Блондинка?

— Ну… ваши волосы. Хотя они действительно вьющиеся. Так было всегда?

— Вы о цвете? Я никогда не была блондинкой.

Макс улыбнулся, и она почувствовала себя плавающей в невесомости. Почему его так заинтересовали ее волосы? Почему всех так интересуют ее волосы? Эбигейл предпочитала, чтобы люди не обращали на нее внимания. Так было легче работать.