Но не успеваю.

Сверху на меня наваливается один из фермеров.

Я стараюсь подняться, но мое ерзанье его только распаляет. Тогда я замираю и пытаюсь высвободиться одними только руками. Своими громадными ладонями он вдавливает мои запястья в землю, и тут подбегают остальные двое. Второй фермер хватает меня за щиколотки. Лют опускается на землю рядом и склоняется надо мной. Ухмыляясь.

Я отбиваюсь изо всех сил. Все трое смеются глубоким гортанным смехом, в котором нет ни капли веселья.

Поворачиваю голову в сторону той голой парочки, о которую я споткнулась.

— Помогите!

Девушка выгибает спину, прижимаясь бедрами к парню под ней.

— Помогите! — кричу я.

Он смотрит на меня стеклянными глазами, мечтательно улыбаясь. Девушка замечает это, замирает и поворачивается ко мне.

— Больно только в первый раз, — говорит она, а потом опускается, и он стонет, и она тоже стонет, и они уже забыли обо мне.

Лют накрывает меня собой и разрывает мою тунику, а потом — с бранью — майку, которую я ношу вместо лифчика. Лохмотья висят на руках, но грудь обнажена. И хоть я видела голышом уже половину жителей корабля, свихнувшихся от любовной лихорадки, я стыжусь своей наготы. А еще мне очень, очень страшно.

Наклонившись, Лют зарывается лицом в мою грудь. Пытаюсь вырваться, но он только стонет от желания и сильнее трется бедрами о мои бедра. Одной рукой он стягивает штаны, другой — яростно мнет мне грудь. Тот из фермеров, что держит мне руки, издает какой-то гортанный стон и, наклонившись, принимается лизать их, покусывать кожу, сначала легко, а потом сильнее — если бы это был Джейсон, это даже могло быть приятно.

Когда я начинаю рыдать, фермер поднимает голову. В глазах у него — ничего, совершенная пустота и бездумность. Его похоть — простое животное желание. С Лютом все не так. Его страшная ухмылка больше похожа на оскал. Он наблюдал за мной с самого первого мгновения в Палате.

Он знает.

Я вижу это в его глазах. Остальные люди — фермеры — ведут себя как обычные животные. Но он другой. Он знает, что делает.

И ему это нравится.

Безнадежно.

Тот фермер, что держит меня за лодыжки, начинает стягивать с меня штаны.

Я отвечаю пинком и почти уверена, что попала ему пяткой по зубам. Раздается вой, на этот раз — боли, а не похоти. Но Лют продолжает начатое и теперь уже дергает за пояс моих штанов.

Я открываю рот, чтобы закричать, и тот, кто держит мне руки, накрывает его губами, глубоко засовывая извивающийся язык.

Я сжимаю зубы, пока не чувствую вкус крови. Я кусаюсь, даже когда он пытается вытащить язык. Когда он, наконец, освобождается, я выплевываю его кровь и принимаюсь кричать.

— Рыбка! Эми! — в голосе Харли звучит паника.

— Харли! — кричу я изо всех сил. — ХАРЛИ!

Он с размаху опускает мольберт на голову сидящему на мне Люту, мольберт ломается, и вот Харли уже молотит всех троих кулаками. А я сворачиваюсь в клубок, пытаясь собраться, захлебываясь слезами. Фермеры убегают, но Лют решает драться. Они с Харли кружат друг против друга, словно стервятники над добычей, и добыча — я. Лют нападает первым, но Харли бьет сильнее. Лют, хоть и не отключается, но все же растягивается на земле. Харли хватает меня за запястье.

— Давай. Быстрей, — рывком поднимает меня на ноги. Штаны сползают с бедер, приходится держать их одной рукой. Другой я хватаюсь за Харли, и бегу, бегу, бегу, и слышу за спиной тяжелый топот ног, а потом уже не слышу, но все бегу, и бегу, и бегу, и цепляюсь за Харли так, словно иначе меня затянет в водоворот.

Орион говорил, что со Старейшиной нужно быть хитрым. До этого момента у меня не было серьезных причин вспомнить его слова.

Но это не значит, что я не умею быть хитрым.

Как только за Эми, Харли и Доком закрываются двери лифта, я вынимаю пленку.

Первым делом проверить данные биометрического сканирования. Харли открывал двери лифта вчера вечером и провел на уровне всю ночь. Рано утром, еще до включения солнечной лампы, приходил Док, но только на пару минут. Но между его и моим именем есть только одна строчка.

Старейшина/Старший, 0724

Меня здесь в 7:24 не было. Значит, остается Старейшина.

Теперь надо выяснить, где он.

Это не так уж сложно. Прикладываю палец к сканеру, получаю доступ и загружаю карту вай-комов.

Так, увеличить. Вот Док в своем кабинете. Барти с Виктрией в комнате для отдыха — две точки почти сливаются в одну. Харли движется по дороге в сторону полей — судя по скорости, бежит. С чего это, интересно. Эми на экране нет — у нее ведь нет вай-кома.

— Поиск: Старейшина, — задаю я. Одна из точек начинает мерцать голубым светом.

Он здесь. На этом уровне. За рядами криокамер, за дверью в дальней стене. В «другой» лаборатории Дока.

Дверь закрыта, и едва ли Старейшина позволит войти, если я постучу. Орион говорил, что к Старейшине правила не относятся, он им не следует. Так почему я должен следовать?

В тесной комнатке мне бьет в нос запах дезинфектора. Одна из стен занята множеством холодильных колб. Прозрачные колбы наполнены криораствором, в нем плавают пузыри слизи, и в центре каждого пузыря — что-то плотное. Хоть я и тороплюсь найти Старейшину, все же не удерживаюсь и подхожу ближе, чтобы получше разглядеть похожие на желатин пузыри. Ядро каждого пузыря напоминает деформированное, свернувшееся бобовое зерно.

— Это эмбрионы.

Старейшина сам меня нашел. Но он не сердятся. На самом деле он, кажется, даже доволен, что я пришел. Это только злит меня еще больше.

— Когда долетим, будем их выращивать.

— Что за эмбрионы? — спрашиваю я, незаметно засовывая пленку в карман. Незачем Старейшине знать, что я его искал, раз уж он нашел меня первым.

— Животных. Ты смотришь на кошачьих. Пумы, кажется, или рыси. Нужно уточнить.

Стараюсь вспомнить, что такое пума. Вроде бы что-то типа льва; все изображения, которые я видел в Регистратеке, путаются в голове.

— Зачем они тут?

— Ждут приземления. Неизвестно, какие животные Сол-Земли нам понадобятся. Если там обнаружатся нежелательные виды, нам нужны будут хищники для их истребления. Мы привезли хищников с собой. А если обнаружатся полезные виды, но нужно будет развить у них какие-то определенные свойства, начнем скрещивать и модифицировать.

Но меня сейчас не семейство кошачьих интересует. Я хочу знать, что Старейшина делал на криоуровне перед тем, как утонул второй замороженный.

Прежде чем я успеваю открыть рот, Старейшина проносится мимо меня к столу в другом конце комнаты. Там — только одна стеклянная колба, и она наполовину пуста. Рассеянные по всей длине эмбрионы плавают в криорастворе, как пузырьки в геле. Я наклоняюсь ближе, чтобы разглядеть крошечный зародыш, окруженный околоплодной жидкостью, а подняв глаза обнаруживаю, что Старейшина внимательно меня изучает. На лбу его залегла озабоченная складка. Наши взгляды встречаются, но он не отводит глаз.

— Зачем ты пришел? — спрашивает он наконец. — Я вообще не думал, что ты знаешь об этой лаборатории. Тебе Док сказал?

Я пожимаю плечами, не желая подставлять ни Дока, ни себя.

— Неважно. Давно нужно было тебя сюда привести. У тебя есть только один Сезон на подготовку, а потом ты должен будешь учить следующего Старшего.

— Чему?

Старейшина поднимает со стола рядом с колбой большой шприц. Металлическая его часть, кажется, чуть меньше фута в длину, и в нем плещется не меньше двадцати унций жидкости.

— Как ты знаешь, одна из самых серьезных опасностей на корабле, где сменяются поколения, — это вырождение. — Старейшина кладет шприц в корзину, берет другой и кладет рядом. — Очевидно, что при ограниченном количестве людей кровосмешение неизбежно.

На этот раз он выбирает шприц из другой группы. Рядом с поршнем каждого шприца приклеена желто-черная этикетка. На том, что Старейшина держит в руке, написано «Изобразительное искусство».