— Добре, — согласился Гринько, — но ножки и белое мясо — мне!
— А что нам? — спросил дед.
— Крылья, — ответил Гринько, — лапки, голова!
— Спасибо, — поблагодарил дед, — продолжай точить саблю!
И поплелся назад в местечко.
Кура встретила его задорным кудахтаньем у ворот.
— Нет, — сказал дед, — я тебя все-таки пристрелю.
Он схватил ружье, прицелился и нажал курок. Раздался звон разбитого стекла.
— Зеркало девятнадцатого века, — констатировала бабушка, — в него смотрелась вся моя родня.
— Старость пидишла, — опять вздохнул дед, — раньше попадал со ста метров в пчелу.
— Ты так же стрелял в пчелу, как ловил японца, — сказала бабушка.
Дед промолчал.
Кура ходила по нему и ласково поклевывала.
— Что ты за человек, — сказала бабушка, — все вокруг только и делают, что убивают друг друга, жгут, режут!! А ты?!
— Наверное, я не человек, — ответил дедушка.
Они лежали в зареве вечернего солнца. Был теплый украинский вечер. Где-то ржали кони.
— Скоро взойдет луна, — сказал дед, — придет суббота, а у меня нет даже сил встретить ее. Зажги свечи, Неся.
— У меня нет спичек, — ответила она, — и нет свечей.
Как бы в ответ на это, над ними в проеме крыши, в темном небе зажглись две звезды. Бабушка закрыла глаза руками и произнесла субботнюю молитву… Затем дед сказал благословение над вином, которого не было, и над халлой, которую не видели с апреля.
— Аминь, — произнес дед, — будем считать, что мы уже поели. Перейдем к песне радости. — И запел:
Ба мир биз ду шейн,
Ба мир биз ду…
Он лежал на лавке и пел старинную еврейскую песню.
— Пой, Неся, в субботу мы должны быть веселы перед Богом. Смотри, как я хорошо пою без яйца.
Бабушка подтянула. Маленький еврейский хор звучал под украинским небом. Луна равнодушно смотрела на них.
Раздалась отдаленная пальба.
— Люди убивают друг друга, — произнес дед.
Запахло гарью. Заблистали отблески отдаленных огней. Вдруг послышался свист снаряда, хата затряслась, ухнуло, бухнуло, крыша провалилась, дым, гарь, пыль наполнили хату, и, когда дед с бабушкой раскрыли глаза, перед ними предстала ужасная картина: стен не было, дверь висела на балке, стол покоился на них, все было засыпано песком. Посреди хаты, раскинув крылья, лежала убитая кура.
Они не верили своим глазам — они ее считали бессмертной.
Дед вылез из-под стола, отряхнулся от пыли, подошел к куре и снял шляпу.
— Слава павшим героям! — торжественно произнес он. — Только герои погибают ради других! Она пожертвовала собой, чтобы спасти нас. Я даже не знаю, как мы будем ее есть.
— Отварной, — отрезала бабушка, — и давай ее ощипем, пока она не воскресла.
— Ты собираешься есть героя, спасшего нам жизнь? — спросил дед. — Это неблагородно…
— Возможно, — согласилась бабушка, — но если мы ее не съедим — мы сдохнем, и, значит, она не спасла нам жизнь, и никакой не герой!
Дед молча смотрел, как бабушка ощипывает куру. Пух и перья носились в воздухе.
— Через час у нас будет царский обед, — сказала бабушка, — сам Николай не пробовал такой куры.
Дурманящий запах вылетал из кастрюли. Кура булькала, клокотала, пела. Среди осколков бабушка нашла блюдо и водрузила на него горячую куру.
— Как живая, — сказал дед.
— Гут шабес! — сказала бабушка.
Они сели. Дед произнес молитву.
— Разрезай, — бабушка подала ему нож. Дед занес его над курой — и в этот момент, там, где раньше была дверь, появился Гринько с шашкой и на коне.
— Ууу, жиды! — заржал он. — Куру жрете?!!
И он занес шашку над их головой.
Рожа его была бурой, сзади развевался красный башлык.
— Шма, Исраэль, — начал дедушка и они приготовились к смерти.
— У-уу, жиды! — прорычал Гринько, подхватил шашкой куру и, дико гогоча, ускакал.
Столб пыли взвивался за его лошадью.
Дед смотрел ему вслед, пока тот не скрылся в свете луны.
— А все-таки кура спасла нам жизнь, — сказал он, — хорошо, что мы ее не съели.
— Гут шабес, — сказала бабушка.
