Мне вдруг стало ясно, что его кто-то держит, за ухи, что ли, и к себе впритык тянет. Когда совсем впритык стало, в каждый глаз Тимура вроде языка воткнулось. Или вроде пальцев мягких, сморщенных, только без ногтей. Быстро так, я приметить не успел, может, вовсе и не пальцы?

— Живы, красавчики?

Проморгался я, кое-как кости в кучу собрал. Ешкин медь, коленки дрожат, пальцы занемели, чо со мной? Голова так вообще захрипел, мешок свой обнял и лежит, трясется.

Чич стоял над нами, тихий, ласковый, с посошком. Учеников было не видать. На краю поляны, заваленной битым кирпичом, я приметил Тимура. Короба на спине маркитанта уже не было. Сам он вел себя забавно, что ли, никуда уже не бежал. Сидел, привалившись к той самой четырехэтажной стене, отсюда ее плохо было видать. Сидел, лыбился, ага, слюни пускал, вроде как на солнышке грелся. Только солнышко закатилось почти. Поганое время на промзоне наступало, сумерки — они даже хужей полного мрака. Всякая дрянь из нор вылазит перья почистить. Вдали на огнеметных башнях зажглись костры родимого Факела, справа разгорались огоньки асфальтовых.

— Разлепитесь уже, а то срамно как-то, — сказал Чич.

Глянул я, обалдел. Некультурно я на рыжего навалился. Кое-как разлепились. Голова отряхнулся, вскочил, быстрей меня смекнул, куда ветер задувает.

— Тут такое дело, — культурно запел Голова. — Поскольку вы среди населения уважаемый справа-защитник и вообще известный про-дюсер, мы категорически рады…

— Шибко умно говоришь, механик, — перебил Чич. — Девке-пасечнице спасибо скажете.

— Ну да… то есть как? Чо… ты чо с нами сделал, колдун?

— С вами ничего, — отшельник вынул из торбы бахромчатый мухомор, сунул под маску, громко зачавкал. — Эх, слабоваты пока грибки, не натянуло покамест. Хотишь кровь взбодрить?

— Нет уж, спасибо, только мухомора мне не хватает…

Я следил за Тимуром. Он пополз на коленках, стал зубами рвать траву.

— Ты убил их, отшельник? Всех троих убил?

— Ты что, красавчик? — Отшельник весело заржал. — Все тут живы. Погляди на меня, убогого. Разве я кого могу зашибить?

— Ты… ты их заколдовал.

— Не пойму, о чем ты твердишь.

В этот миг мне почудилось, будто он меня отпустил. Будто до сих пор держал цепко, единственной своей ручкой прямо внутрях башки держал. И разом отпустил, ешкин медь. Сразу запахло отовсюду травками, и грязью с отстойников, и блевотой маленько, и порохом. Ученик Чича вел за собой Рустема. Глазья у того запали внутрь, штаны намокли, обделался маркитант. То есть, вроде как Рустем, а глянешь впритык — волосы дыбом встают. Мелкий ученик на ходу поправлял и завязывал свою маску.

— Ну что, кто тут мертвый? — Чич дожевал мухомор. — Ты подумай, факельщик, прежде чем слово сказать.

— Мы все поняли, — снова влез Голова. — Мы ничего не видели. Обменяли товар, потом все разошлись. Отшельник ушел, маркитанты ушли.

— Вот как ладненько, — покивал Чич. — Долго проживешь, красавчик. Теперь слушайте оба. Хасан вас убивать не хотел, раз трубу под рекой искать поручил. Это Рустема жадность загрызла. Уж больно не хотел с гранатами расставаться. В караване половина товаров его, чужих он бы все равно не пустил, тем более — русских… Так что вы пока к Хасану не ходите. А пушки лучше заройте, ладненько? После сгодятся.

— Дык ясное дело… А куда же нам идти?

— Идите куда собирались. На Факел. Ищите карту.

— За… зачем? — разинул рот Голова.

— Затем, красавчик. У вас гайка, у меня — винт. Я знаю, где на Пепле вход в Насосную станцию. Оттуда труба должна идти…

Тут я обалдел маленько. Если честно, то не маленько, а здорово так обалдел. Точно в башке мысли друг на дружку наскочили. Ясное дело, никто про запертые колодцы вслух у нас не говорит, это вроде сказок. Самая страшная сказка, еще когда мальцом был, — про Насосную станцию. Будто бы под мусорным комбинатом есть такой бункер, живет в нем всякая нечисть и ходы роет во все края земли. Я еще, когда мелким был, батю спрашивал, но тот только смеялся. Говорил, мол, в Последнюю войну так бомбили, что вода с реки во все трубы залилась. Нет никаких ходов, страшилки ребячьи, ага.

Но Чичу я сразу поверил.

— Зачем тебе желчь, отшельник? — Рыжий, как всегда, вспомнил про главную беду, я-то уж и позабыл.

— Отыщем дорогу под мусорной фабрикой — покажу зачем.

— Ты чо, с нами пойдешь?

— Куда вы без меня, красавчики? Садовый-то рубеж пощупать хотите? Кто же вам, кроме меня, пособит?

— Так ты чо, с Чичем заодно была?

— Ой-ой, какие мы страшные, — Иголка уперла руки в боки. — Воздух-то выпусти, не то лопнешь сейчас.

— Откуда ты… ты его знаешь? — глупо спросил рыжий. Ясное дело, глупо, кто ж не знает отшельников, их не так много.

— Ты чо, с ним заранее сговорилась, да? — Я все никак не мог поверить, что Иголка, моя Иголка, могла так лихо нас обдурить. Мы все это время тряслись, думали, чо против нас хитрый гадальщик затевает, а они, оказывается, все по-хитрому порешали, теперь небось ржут над нами.

— Ой, вот не надо рожу такую строить, прямо как голодный обезьян, — зафыркала Иголка. — И вовсе не я с ним сговорилась, а папаня мой, только давно. Меня еще на свете не было, вот так. Папаня когда-то Чичу помог, спас его, когда тот без руки остался. Руку папаня не смог спасти. Папаня мне рассказал — с Чичем они когда первый раз на Пепле столкнулись, едва не поубивали друг друга, вот так. Чич на Пепле тоже прожигал что-то. А потом исчез, долго его не было. А потом снова появился, на Мертвой зоне контейнер железный себе занял, гадать стал. Потом захворал сильно, вот так. Вечно на Пепел лазил, вот болячку злую и подцепил. Правда, в тот год многие болели, и с Пасеки тоже, и наших много померло…

Иголка вздохнула, пригорюнилась. Чо-то в ней запортилось в последнее время, с лица потемнела, что ли. В малинник с ней ходили, мяса набрал, так не кушала совсем…

— Ну а дальше? Комментируй дальше-то! — задергался рыжий.

— Вот я и говорю, померли тогда многие. А Чича папаня вылечил тогда. Ну, то есть не вылечил, а культю ему зашил, кровь остановил, вот так. Они потом вместе на Пепел ходили, штуки всякие прожигать. Это еще до того, как мусорную фабрику Полем смерти накрыло… Ой, не, это я путаю. Поле уже уползло за реку тогда, мороков по реке пускало, но я не помню, я маленькая была, с Пасеки никуда не ходила. А потом Чич снова пропал надолго, вернулся уже с учениками, драки стал судить, вот так. Он вообще… — Иголка задумалась. — Он вообще чудной какой-то…

— Это мы заметили, — прокряхтел Голова.

— Ой, подумаешь, разочек тебе мозги тряханули, уже весь разобиделся! — заржала Иголка. — Отшельник, он чудной, он на Базаре раньше почти и не жил. Папаня говорит — его по многу месяцев не было, и никто не знал, куда он провалился. А потом — раз, и снова на Пепле кружит, ищет чего-то. Гадал лучше всех и судил честнее всех, вот так. А папане моему сказал, что долг вернет. А папаня ему ответил, мол, вернешь долг моим дочкам, вот так. Ой, ну я же старшая, вот мне пусть долг и вернет…

— Но как ты узнала?

— Чич сам меня нашел. Когда я с медом на Базар приезжала. Спросил, как вас на Пасеке лечат. Спросил, добыли ли вы то, что велел Хасан. Я не призналась, он еще смеяться стал. Сказал вот что. Если к Хасану пойдете, значит — добыли и спрятали. И что маркитанты вас обманут, убить даже могут…

— Ну ты глянь! — развел руками Голова. — А ты, выходит, стала его умолять, чтобы нас выручил? А ты не подумала, что он это затевает, чтобы желчью завладеть?

— Ой, не ершись, ершился тут один такой… Я сразу подумала, ну и что, пусть берет, лишь бы вас не тронули. Отшельник теперь долг отдал.

— Да, — сказал Голова, — это ты здорово придумала… Только чего отшельнику от нас надо?

— Ему надо к Садовому рубежу, — пожала плечами Иголка. Просто так сказала, будто Чичу на колодец за водой хотелось дойти.

Ну чо, проводил я Иголку до леса, пожомкались маленько, не без того, но до самой малины дело не дошло. Иголка в лесу стеснялась, что ли. Да и вообще, маленько странная стала. Раньше, как прибежит ко мне, на ходу одежку снимала, а теперь вроде сторонилась. Я уже спрашивал, что так, может, не нравлюсь больше? Не, говорит, дурак ты у меня, Славушка. Ну чо, дурак так дурак, лишь бы с ней навсегда…