Он предстает перед жюри, состав которого изменился. Председательствует по-прежнему Жорж Дави, но его заместителем является новоназначенный главный инспектор по среднему образованию Жорж Кангийем. В жюри также входит Жан Ипполит. Кангийем решил обновить темы, которые предлагаются кандидатам. Видимо, ему пришлось выдержать бой, однако среди тем появляются вполне современные, например «сексуальность». «Они все читают Фрейда. Во всяком случае, говорят они по большей части именно об этом», — заявил Кангийем заупрямившемуся председателю жюри. И именно эту тему судьба подсунула Мишелю Фуко. Жан Депран, отравившийся послушать ответ Фуко, поскольку тот снискал уже некоторую известность среди студентов, вспоминает, что изложение темы было выстроено по классическому образцу и состояло из трех частей: «сексуальность и природа», «сексуальность и культура» и «сексуальность и история». При этом в третьей части речь шла об истории индивида, поскольку Фуко находился под большим впечатлением от чтения книг по психологии и психоанализу.

На этот раз Фуко выдерживает экзамен. Он делит третью строчку списка с Жан-Полем Милу, одним из товарищей по Эколь Нормаль. Первым оказывается Ивон Бре, однокурсник Фуко. Он считает несправедливым, что его имя стоит в списке выше имени Фуко, и приходит к нему извиниться. В отчете, подготовленном жюри, говорится о психологических проблемах Фуко. «Кандидат эрудирован, незауряден, но создалось впечатление, что он отнесся к повторному экзамену со страхом и предубеждением», — писал декан Дави. После объявления результатов Фуко, взбешенный тем, что не стал первым, отправился к Кангийему с жалобой на тему, которая ему досталась. «Что за идея — заставлять кандидатов говорить о сексуальности!» — возмущался он.

Звание агреже обязывало к преподаванию. Оно давало возможность преподавать в средней школе, а также, по крайней мере в те годы, открывало двери в высшие учебные заведения. Но, для того чтобы стать преподавателем высшей школы, следовало отбыть более-менее долгий срок в каком-нибудь лицее. Таким образом, студенты воспринимали лицей как своего рода чистилище, через которое нельзя было не пройти. Поскольку из-за проблем со здоровьем Фуко был освобожден от военной службы, вопрос с преподаванием требовал срочного решения. Новоиспеченные агреже должны были посетить главного инспектора, чтобы получить назначение в один из лицеев. И Фуко отправляется к Кангийему, чтобы заявить ему, что он не хочет преподавать: хороший результат позволял ему надеяться быть принятым в лицей Тьер. Эта весьма необычная структура была создана в 1893 году родственницей и наследницей Луи

Адольфа Тьера [75]. Каждый год туда брали нескольких студентов (только юношей), которым назначалась ежемесячная стипендия и предоставлялись все условия для работы над диссертацией. После войны статус учреждения претерпел изменения: деньги из наследства, на которые оно существовало, обесценились, и оно перешло под протекцию Национального центра научных исследований (CNRS).

Итак, это была государственная институция, предоставлявшая ежемесячную стипендию пансионерам, которым приходилось возвращать половину суммы фонду в виде платы за проживание и питание. Стипендиаты считались исследователями CNRS, однако сохраняли этот статус, лишь пока числились в Тьере. На протяжении долгого времени ежегодно проводился набор по специальностям «литература», «право» и «медицина» — не больше пяти стипендиатов. Осенью 1950 года стипендию получили шестеро, в том числе Робер Мози, Поль Виалланейкс, Жан-Луи Гарди. В 1951 году стипендиатов будет уже десять. Наряду с Мишелем Фуко это Жан Шарбоннель, Пьер Обанк, Ги Деган, Жан-Бернар Ремон…

Что нужно было сделать, чтобы оказаться в этом странном учреждении, в здании XIX века на площади, которая теперь называется Шанселье-Аденауэр, в 16-м квартале Парижа, рядом с воротами Дофин? Прежде всего получить рекомендацию директора того учреждения, где кандидат учился. Затем — представиться главе Тьера (в те времена им был эллинист Поль Мазон). И наконец, поскольку Тьер хотя и находился под попечительством CNRS, но управлялся, как и в прошлом, академиями, входившими в Институт Франции, полагалось встретиться с представителями академий — членами административного совета. Французскую академию представлял Жорж Дюамель [76]. Жан Шарбоннель, ставший стипендиатом Тьера в том же году, что и Фуко, рассказал о своем визите к писателю: «Когда я, следуя принятому обычаю, пришел представиться ему, он промолвил тихим голосом ά la Мориак: “Знаете, молодой человек, мне неведомо, удастся ли вам прославиться, но должен вам сказать, что сам я почувствовал, что познал славу, в тот момент, когда один из моих внуков вернулся из школы, крича: ‘Нам сегодня диктовали дедушку!’ ”» [77]И эта история преподносилась каждому кандидату.

Покончив со всеми визитами, отобранные счастливчики устраивались, как пишет Жан Шарбоннель, в «величественном доме, отданном культу разума, старом и обветшалом, но не лишенном шарма. Камердинер, красивая мебель, бильярд, пианино и большой парк. Обстановка была пышной, но наши возможности — весьма скудными… Мы вступали в современную науку, словно она была религиозной стезей. Следовало дать обет бедности и… безбрачия» [78]. Мишель Фуко во время своего визита к Полю Мазону представил две темы исследований: «Проблема гуманитарных наук в трудах посткартезианцев» и «Понятие культуры в современной психологии». «Первая тема показалась мне исключительно интересной, — напишет Мазон в отчете, когда Фуко покинет Тьер, — предстояло установить, как эволюционировало картезианство под влиянием иностранных влияний — итальянского и голландского, — и к чему пришли вследствие этого Мальбранш и Бейль» [79].

Мишель Фуко обратился к Анри Гуйе с просьбой принять на себя руководство второй, дополнительной, диссертационной работой о Мальбранше. Основная диссертация должна была быть посвящена, как указывает Поль Мазон, проблеме культуры в том смысле, как ее трактует современная психология. И Фуко со свойственным ему пылом приступает к работе. Именно в это время он приобретает привычку каждый день ходить в Национальную библиотеку — привычку, которой он будет верен вплоть до отъезда в Швецию и к которой вернется после возвращения во Францию. В Национальной библиотеке Фуко, вероятно, провел большую часть своей жизни.

Мишель Фуко пробудет в Тьере лишь год вместо трех, положенных стипендиату. Он с трудом переносит жизнь в коллективе — к ней он преисполнился отвращением еще раньше. Конечно, у каждого стипендиата была своя комната, позволявшая достичь некоторой автономности. Но все же это был пансион, где постоянно находилось человек двадцать, поскольку кроме десяти принятых в 1951 году в Тьере проживали стипендиаты, набранные годом раньше. За обедом собирались все.

В Тьере Фуко быстро стал объектом всеобщей ненависти. Он задирает всех подряд, устраивает скандалы, затевает ссоры. Его отношения с пансионерами — постоянный конфликт. Любовная связь с одним из обитателей завершается драмой. Фуко заподозрен в краже писем из почтовых ящиков… У него нет ни малейшего желания оставаться в Тьере, и у Тьера нет ни малейшего желания терпеть пребывание Фуко.

Осенью 1952 года он сдается и становится ассистентом в Лилльском университете.

Когда Фуко появился в Эколь, «кайманом» по философии был Жорж Гусдорф. Сегодня он известен своими трудами по истории западной мысли. Но в те годы его не знали, так как он еще ничего не опубликовал. Гусдорф интересовался психологией и в 1946–1947 годах вместе с другом Жоржем Домезоном организовал для своих учеников вводный курс психопатологии. Курс включал демонстрацию пациентов из больницы Святой Анны и цикл лекций, которые читались в Высшей нормальной школе Домезоном, а также другими психиатрами, такими, как Лакан или Ажуриагерра… Гусдорф предлагает студентам расширить экспериментальную программу. Тесно связанный с Домезоном («мы оба были протестантами»), он пользуется этой дружбой, чтобы каждый год отправлять группу студентов Эколь Нормаль в Флери-лез-Обре, что недалеко от Орлеана — в свою психиатрическую больницу. На протяжении недели студенты слушают разъяснения врачей и их ассистентов и бродят по обширной больничной территории. Больница Флери-лез-Обре совсем не похожа на тюрьму: ее здания рассеяны по довольно обширному лесному массиву.