– Ты можешь представить себе такое? – спросил он. – Мой отец… был… взбеш-ш-ш-н.

– Наш отец, – поправил его я. – Он наш с тобой отец, Дэнни. Я – Кит. Я пришел тебя навестить. Где твои карты? Что они сделали с твоими игральными картами?

– Угарный газ, – с торжеством произнес он. – Это был… очень… глупый поступок, – продолжал Дэнни. – Я пом-ню, я лежал там… и слышал, как кто-то ска-зал… моему отцу: «Боюсь… что ваш сын умер…» а потом… бам… – Дэнни широко раскрыл глаза, – …я снова… отключи-лся.

– Бам, – повторил он, стараясь дать мне понять, что это слово означало внезапное погружение в беспамятство. – Я… снова… отключи-лся. Я отк-рыл глаза… и я мог при-пом-нить все. Сейчас со… мной… все в порядке. Мне повезло… я нормальный. Первые дни… я… не мог сам… одеться. Наизнанку… и не всю… одежду. А теперь, – он распахнул пиджак, чтобы показать, что рубашка надета как надо, – я… совершенно нормальный. Я должен был умереть… но я совершенно нормальный.

Я не знал, что сказать. А Дэнни вдруг начал слегка буянить, и миссис Беверли заглянула в дверь узнать, все ли в порядке. Когда она ушла, Дэнни стал поносить некоторых постояльцев, живущих в отдельном корпусе и приходящих в главное здание на обед.

– Они входят… и выст-раива-ются… в очередь… за своими обедами, – злобным голосом сказал он.

Я не понял, о ком идет речь, и спросил, не служащие ли они.

– Нет, – раздраженно ответил Дэнни, – постояльцы.

Когда я спросил, что все-таки они делают, Дэнни ответил, что они садятся за столы и обедают. Я подумал, что это, наверное, постояльцы с серьезными расстройствами. Дэнни рассказал и о том, что уже пожаловался начальству на своего соседа Эндрю, комната которого была напротив его комнаты. Этот Эндрю не давал Дэнни спать по ночам, потому что хлопал дверью и двигал мебель в своей комнате.

– Так, а что все-таки делают эти постояльцы, которые приходят в столовую? – снова спросил я.

Дэнни повторил, что они садятся за столы и обедают. Как я понял, это было их единственным преступлением, поэтому и прекратил дальнейшие расспросы.

После обеда мы пошли в его комнату. Отец и Джейн, когда привезли Дэнни, привели ее в порядок и украсили: на стене висели некоторые из его плакатов с футболистами Лидса, которые он собирал еще в детстве. Я привез с собой три поздравительные открытки: одну от Софи и Пола, другую от папы и Джейн, третью от Тома. Комната превратилась в свалку, но он закричал на меня, когда я стал подбирать с пола его вещи. Он опять заговорил сварливым тоном об обеде и этих людях в инвалидных колясках, которые пользовались благотворительностью, оказываемой какой-то компанией; эти люди могли ходить, но были очень ленивы, а поэтому ездили на колясках. Когда я спросил его, что это за «компания-благодетель», он снова пришел в ярость.

Перед тем как уехать, я вновь попытался достучаться до его сознания. Чтобы объяснить, кем я являюсь, я показывал ему свою карту – шестерку пик, – которую захватил с собой, но он всякий раз менял тему разговора. К выходу меня провожала миссис Беверли, и от нее я узнал, что на самом деле с ним происходит. Дэнни считал себя штатным сотрудником центра. Оказалось, что тот проблемный постоялец, который донимал Дэнни по ночам хлопаньем дверью и шумом, и есть сам Дэнни, устраивающий погромы в своей комнате.

Я все время думал о том, что надо приехать туда снова, но так и не приехал. Я убеждал себя в том, что будет лучше для него, если он останется жить в своем новом мире, который подходит ему больше, чем реальный, но все равно на душе у меня было прескверно. Мы обещали друг другу, что всегда будем рядом, а я не с ним, потому что не могу быть с ним – ведь сам он в действительности уже не находится здесь.

Окружающая природа и пейзажи по сторонам дороги снова изменились, и сегодня мы впервые увидели кактусы. Мы перебрались в другой часовой пояс, проехали через Финикс по шоссе 1-10 и двинулись дальше через Мингусовые горы. Только что мы остановились в кемпинге в Седоне, штат Аризона, и Карлос внезапно заволновался по поводу концерта, который должен состояться здесь завтра. Вероятнее всего, это будет какая-нибудь доморощенная группа хипповых бродячих музыкантов, подражающих стилю и манерам «Благодарного мертвеца».

– Поехали куда-нибудь в другое место. Это будет омерзительное зрелище; припрутся толпы бродяг и студентов, они заблюют наши палатки, будут швыряться жестянками от пива, растащат наши вещи, а если что и уцелеет, то будет плавать в лужах мочи, – сказал он, глядя в сторону города.

Но Доминик хотела остаться, так что ему пришлось придумывать другие страшилки, чтобы убедить ее. Они все еще в кемпинге и обсуждают завтрашнюю поездку на Большой каньон, а я сел в машину и сейчас пишу эти строки, сидя на стене Метерова поста, а передо мной простирается Большой каньон. Его ширина 19 миль, глубина 1 миля, длина 277 миль. Красные скалы чернели по мере того, как солнце опускалось ниже. Слева от меня расположилась пышнотелая дама в шортах свободного покроя и с замысловатой прической; справа – тощий американец в слаксах, заправленных в мягкие дамские полусапожки, в золотых очках, скармливающий принесенные с собой бигмаки горным белкам, от которых ничего не стоит подхватить бубонную чуму.

Провал подо мной настолько огромен, что не верится в то, что он создан природой; он скорее воспринимается как рисунок на детской открытке-раскладушке или как трехмерная картина. Если пристально смотреть на него достаточно долго, то он перестает казаться провалом, а, наоборот, начинает казаться горой, подобно тому как белые пятна вдалеке могут казаться то возвышениями, то впадинами. Между скалами, которым не один миллион лет, по дну провала, то появляясь, то исчезая, петляет тонкая полоска реки Колорадо; видимые участки ее дельты выглядят издали как гремучие змеи со сверкающими головами, ползущие в зарослях юкки коротколистной. Стрекочут цикады, вокруг с нежным писком летают маленькие птички с синими спинками – как жаль, что рядом нет никого, кто мог бы вместе со мной увидеть это. Красота, окружающая меня, причиняет боль, потому что я не могу показать ее никому. Это как отражение в параболическом зеркале: предмет виден, но на этом месте его нет. Я думал, что вид каньона взволнует меня настолько, что я весь покроюсь гусиной кожей, почувствую внутреннее волнение, воодушевление и безрассудство, однако вместо всего этого дело ограничилось лишь мимолетным внешним раздражителем: «О, так вот какой он, этот каньон». Я пытался представить, что Люси здесь, рядом со мной, но не мог. Казалось, что из-за разницы во времени образовались два разных мира.

Я бросил несколько камней за край скалы, но глубина каньона такая, что я не услышал звуков их ударов о землю, а потом попытался представить, какие чувства можно испытать в свободном падении с откоса на дно каньона.

До того, как с Дэнни случилось несчастье, я считал, что травма головы это тоже самое, что и любая другая травма. Вы впадаете в кому; когда приходите в сознание, вам назначают недолгий курс лечения в больнице, после которого вы можете продолжать жить, как жили прежде. Так это показывают в фильмах, и так это описывают в газетах. Я и сам написал немало историй на эту тему – как только травмированный приходит в сознание, больше и писать-то не о чем – тут и конец истории, причем конец счастливый, и можно присылать фотографа. Чудо свершилось, а дальнейшее не интересно. Но никто не может сказать вам, чем в действительности все это закончилось, потому что всякая травма чревата один бог знает чем.