К пятидесяти годам, находясь еще в хорошей форме, я возвращаюсь на завод, чтобы вновь встретиться с друзьями и повеселиться, пока не состарилась. Я несколько цинична, но, кроме шуток, мне действительно нужен отпуск длиною в четверть века.

На двери одной из заводских уборных написано фломастером: «Бывают годы, когда не хочется ровно ничего делать!» И все делают. И работу, и все прочее. И как-то эти годы проходят — немного хуже или немного лучше. Вкалывают, думая о другом.

Уж и не знаю, о чем мечтать. Я не способна стать на иной путь. Не знаю даже, что предпочитаю: город или деревню. Делаю вид, что колеблюсь между кругосветным путешествием и отшельничеством. Хотела бы стать свободной, но не могу жить без мужа и друзей. Воображаю себя авантюристкой и схожу с ума из-за потерянного портмоне. Мне нравятся красивые дамы, но я их презираю за паразитическую жизнь, а сама провожу жизнь в отвратительных запятнанных блузах.

Задаю себе глупые вопросы, выворачиваю ум наизнанку, ища выхода из безвыходного отчаяния. Внушая всем омерзение из-за отвратительного своего характера, я жажду, чтобы передо мной преклонялись как перед святой. Прихожу в исступление от завода, работая там год за годом, но ничего не предпринимаю, чтобы уйти. Приобрести профессию? Каким образом? Какую? Машинистки? Медицинской сестры? Ничего меня не интересует. Я восторгаюсь только абсолютно недостижимым. Думаю, что все мое несчастье коренится в руках: я не люблю работать руками.

Мне остается лишь, постепенно заменяя принуждение самооправданием, химеры — бреднями, ждать приближения старости. Даже не старости. Скорее приконченности, изношенности до мозга костей и уже полной неспособности внятно рассказать о своей печальной жизни. Успокоение наступит с исчезновением воспоминаний. Голова моя будет отсчитывать только минуты молчания, а сердце, которое всего лишь мышца, будет жаждать одного лишь покоя. Я умру скрюченной. Так и должно быть. Никто в этом не виноват.

Но до этого еще не дошло. Передо мной дни и годы жизни. Буду продолжать жить и любить, любовью-подпоркой, человека, который находится в моем доме.

Прохожу мимо доски с надписью «Сен-Бриё». Сен-Бриё, его собор, его знаменитая бухта, его борьба рабочих. Бретонские рабочие посылают к черту хозяев! Бр…

Заворачиваю за угол, и передо мной — мой дом, он не велик и не мал — средний. В кухне горит свет.

Шаги мои убыстряются. Как-никак привязываешься к своему, нашему, моему, не имея ничего другого взамен. Все горести и надежды сконцентрированы именно там. Отчаявшаяся любовь всегда чересчур пресна — варится в суповой кастрюле. Но мои кастрюли принадлежат именно мне. Я ведь тоже слегка собственница. Когда идет дождь, запрятавшись к себе в постель, чувствуешь себя в безопасности.

Он там. Ждет меня. Уложил ребенка пораньше и старательно готовит ужин для нас двоих. Он знает, что я вернусь. Чувствует мое приближение. Бросает взгляд в окно и пытается прозреть меня сквозь ночь. Ощущаю, как чутко прислушивается к звукам извне, подкарауливая мой приход, — невольно встревоженный, но не злой.

Медленно открою дверь.

Направляюсь к нему с улыбкой. Сразу успокоившись, он встретит мое появление словно бы равнодушно.

А я просто скажу: «Хочу тебя».

Он возьмет меня за руку, запустит пальцы мне в волосы и притянет мое лицо к своему плечу.

Возбужденная горячностью его вновь обретенного тела, я прижму его к себе. Мы не пророним ни слова. Возможно, у меня выкатится слеза радости.

Я буду гладить его затылок. Он просунет руки под мой пуловер и ласково коснется моих грудей.

Расстегнув его рубашку, я укушу соски, затерявшиеся на его волосатой груди. Он откинет назад голову и засмеется от наслаждения.

Я поцелую каждую ресничку, каждую складочку на его прикрытых веках.

Он будет одной рукой держать меня за шею, и в голове моей зароятся тысячи желаний.

Обнаженные, мы сольемся. Я почувствую, как кровь наша быстро и наполненно запульсирует в унисон.

Мы замрем.

И вот неистовое солнце воссияет из наших желаний. Начнем целоваться. Сходя с ума от радости. Готовые начать вновь.

Любовь.

Все возможно.

Я тебя люблю.

Дверь. Вот она, моя дверь, — передо мной. Замираю. Волнение парализует меня. Через мгновение…

Осторожно вставляю ключ. Толкаю дверь. В доме ни звука. Иду на кухню. Тишина. Неподвижность. Никого.

На столе записка, нацарапано:

«Мне тоже необходимы несколько дней отдыха и раздумий. Малыш у твоей матери. Целую».

Все рушится.

Что со мной?

Слезы. Тошнота.

Скорее сесть.

Какое свинство, ушел, позабыв погасить свет!