— Как ты можешь сейчас так спокойно нам все это рассказывать?

— Ты здесь, со мной. Все мы на свободе. Все отлично, дорогая!

— Я чуть было не застрелила тебя! — она вдруг осознала, что перешла на крик.

В груди у нее болело, желудок переворачивался каждый раз, когда джип встряхивало на малейшей кочке, попадавшейся на дороге, а их было предостаточно.

Но Ник продолжал улыбаться. Он расцепил ее пальцы, взял у нее кольт и обнял за плечи.

— Все закончилось!

— Да, — ответила Конни, уткнувшись лицом ему в грудь.

И все это он совершил ради нее! Но больше она не позволит ему подвергать себя опасности ради нее! И любить себя она тоже ему больше не позволит! Они расстанутся, потому что такая сумасшедшая любовь, как у них, никого еще не доводила до добра, тем более на этом маленьком острове сплошных революций.

— Твой отец будет спать сегодня в моем номере, — сказал Поль.

Они стояли перед дверью ее комнаты в отеле «Империал».

— Тебе надо отдохнуть хорошенько, Конни!

— Отдохнуть?

Конни не была уверена, что вообще хоть когда-нибудь она теперь сможет успокоиться.

Они подвезли Ника к британскому посольству, но она даже не попрощалась с ним. Она не могла и не хотела говорить с ним.

— Конни! — Поль стер пальцем обувной крем с ее лица. — Если уж мне не суждено быть твоим мужем, то лучше Ника Этуэлла никого не найти.

Позволив обнять себя, она улыбнулась ему, вошла в свой номер и направилась прямо в ванную комнату. Она смыла с лица крем, стянула свитер, оставшись в простом сатиновом лифчике, когда до ее слуха донеслись из коридора низкие мужские голоса. Дверь в ее номер открылась и закрылась. Ему не надо было ничего говорить ей. Конни и так знала, что пришел Ник.

Она закрыла лицо полотенцем, будто оно могло удержать рвавшиеся из нее слова. Она вернула отца и потеряла мужчину, которого любила и любит. И все это за одну ночь! Какое сердце выдержит?

Когда она вышла, он сидел за столом, закинув ногу за ногу и небрежно положив руку на спинку стула. Он, видимо, только что принял душ, волосы его были мокрыми и блестящими. Он был в белоснежной рубашке и желтовато-коричневых брюках.

Конни посмотрела на стол, на котором утром он писал ей свою прощальную записку со словами утешения, на кровать, где они занимались любовью и где он лгал ей, скрывая от нее свой истинный план спасения ее отца.

Всю дорогу, пока они спускались с гор, она репетировала ту гневную тираду, которую она собиралась теперь выпалить ему залпом — о пьяницах, дураках, рыцарях, ослах, одним словом, все то, что она когда-то хотела, но не смогла выплеснуть на спокойных и собранных дипломатов, что встречались ей на ее жизненном пути. Они не нужны ей больше: дипломаты, чиновники, бюрократы! Благодаря Нику, ее отец на свободе! Она забыла тираду.

Но у нее была заготовлена и другая речь, которую она тоже хотела непременно перед ним произнести: об ответственности и жертвенности, о дочернем долге и о том, что непозволительно любящему человеку.

— Ты в порядке уже? — спросил он ласково.

Она повесила полотенце на спинку кровати. Если бы он, как обычно, был спокоен!.. Но она знала, что сейчас он подойдет к ней и обнимет ее так, будто ждал этого момента целую вечность.

Что он и сделал. Она никогда не подозревала, что он такой сильный! Он сжал ее в своих объятиях так, что она чуть не задохнулась.

— Ты здесь, — голос его был шероховатый, как наждачная бумага. — Господи, как я люблю тебя!

Слова лились из них, набегая друг на друга, как волны прибоя, преследуемые новыми волнами.

— Тебя могли убить!

— И тебя могли убить, — ответил он хриплым голосом. — Я не хотел, чтобы ты подвергала себя опасности, а ты…

— Я спасала отца, но это не значило, что ты…

— А чем занималась ты сама, напялив этот наряд командос…

— Никогда больше…

— Не делай этого!

— И не собираюсь!

Она пропустила его волосы сквозь свои пальцы и взяла его лицо в ладони.

— Выброси из головы эту дурацкую мысль, что ты не смелый и не решительный, что ты…

— Ненадежный!

— Ты настоящий герой, и только слепой может не заметить этого! — она глубоко вздохнула. — Я тебе говорила, что тебе вовсе не обязательно спасать моего отца, чтобы я тебя полюбила. Ты мне не поверил!

— Конечно, я виноват.

— Нет, виновата я. Я заставила тебя рисковать собой ради меня и не сделала ничего, чтобы остановить тебя. Если бы я приняла твою любовь, ты бы всегда думал, что это плата за твою помощь.

— Так это действительно плата?

У нее по коже пробежали мурашки. Она никого и никогда так не любила, и никогда ей не было так трудно сказать это. Когда ее отец был еще заложником, она каждый вечер мысленно посылала ему свою любовь вместе с молитвою. А теперь Ник! Она не может выдавить из себя ни слова любви.

— Значит, это была всего лишь плата, Конни?

Она обвила его руками:

— Я хотела дарить тебе свою любовь и любить тебя, как любая женщина любит мужчину. За то, какой он есть, а не за то, что он ей дает.

В логове мятежников его голос вряд ли звучал напряженнее, чем сейчас:

— А теперь ты вдруг поняла, что не любишь меня?

— Я не хочу любить тебя!

— Это разные вещи!

— Ник, пожалуйста!

— Ты любишь меня? — с него слетела вся его дипломатическая сдержанность, когда он грубо схватил ее за плечи и, смотря ей прямо в глаза, спрашивал: — Скажи мне, скажи, ты любишь меня?

— Я люблю тебя, и от этого никуда не денешься!

— Тогда зачем ты меня мучаешь?

— Потому что ты захочешь, чтобы я осталась на Лампуре, — она дотронулась кончиками пальцев до его губ. — И не надо меня уговаривать. Я не могу жить в вечном страхе за людей, которых люблю. Я больше этого не вынесу.

Нагрудный карман Ника был пуст. У него не было платка, чтобы вытереть ее слезы.

— Да, теперь я очень храбрый!

— Если что-нибудь случится со мной, с нами, с нашими детьми, ты бросишься спасать нас и тебе свернут шею.

— Естественно, брошусь.

— Нет, это неестественно! Люди не должны гадать по утрам, вернутся ли вечером домой те, кого они любят. Я ездила с тобой по городу. Я видела страх людей, и мне тоже страшно.

— Но революция свершилась! Все!

— Будет другая. Почему бы теперь правительственным войскам в свою очередь не податься в горы?

Она икнула и, несмотря на слезы, рассмеялась:

— Я хочу сейчас видеть тебя такого, каким ты был при нашей первой встрече. Ты не желал ни во что ввязываться, не хотел действовать опрометчиво. Ты был такой рассудительный и благоразумный!

Он покачал головой и провел пальцем по ее заплаканной щеке:

— Но только не в отношении тебя. В отношении тебя я не могу быть благоразумным!

— Спасибо, — сказала она, имея в виду гораздо больше, чем могло выразить это простенькое слово. — Мне очень жаль.

Она вела себя как-то странно. Ник заметил это и выпустил ее из своих объятий. Она показалась ему такой же одинокой и беззащитной, какой она была, когда он увидел ее впервые.

Конни боролась. Она боролась теперь с Ником и со своими чувствами.

Как бы он ни старался, сейчас он не мог облегчить ее боль.

— Ну, я пошел, до свидания! — выдавил из себя Ник.

Он дошел уже до двери.

— Да, вот еще что! Боюсь, что тебе придется пойти со мной.

— Ник?

Он поднял руку:

— Я чувствую себя так же, как и ты. Так же, как и ты, я не смогу спать из-за страха, что с тобой может что-то случиться. Пошли в посольство. Завтра я посажу тебя в самолет.

Он поднял ее чемодан.

— Всегда думаешь наперед? — на ее заплаканном лице появилась улыбка.

— Неправда! Мне не всегда это удается.

Конни спала в его постели, когда Ник возвратился в свою квартиру. Он уходил доложить послу о своем пребывании в горах и получил положенный нагоняй, сопровождаемый упреками, наставлениями и требованиями. От усталости он уже мало что соображал.