— Товарищи офицеры, — сказал он таким голосом, что все разом придвинулись к нему и даже рулевой наклонился вперед, не выпуская ручку штурвала. — «Вражеский тяжелый крейсер, — громко и взволнованно читал Ларионов, — входит на рейд Тюленьих островов. Принял решение — дать ему бой всеми имеющимися средствами. Прошу помощи. Капитан «Ушакова» Васильев».

— Вражеский тяжелый крейсер, — громко и взволнованно читал Ларионов, — входит на рейд Тюленьих островов».

Он бережно сложил радиограмму. Все молчали.

— Как жалко, — отчетливо и громко сказал мистер Гарвей, — как очень, очень жалко!

«Теперь он, видимо, действительно чувствует себя неловко», — подумал Калугин.

— Чего вам жалко, мистер Гарвей? — как бы машинально спросил Ларионов.

— Как жалко, что мы ничем не можем помочь этому храброму капитану.

Не отвечая, Ларионов шагнул к переговорной трубе, нагнул над ней свое воспаленное от ветра лицо.

— Штурман, сколько до Тюленьих?

— Сорок две мили, товарищ капитан-лейтенант, — донесся глухой голос штурмана.

Ларионов распрямился, ровным движением перевел ручки машинного телеграфа. И тотчас сильнее завибрировала палуба, «Громовой» прибавил ход.

— Вы правы, мистер Гарвей, — тихо сказал Ларионов. — Это очень жалко. Но, может быть, он продержится. Может быть, мы успеем ему помочь.

Гарвей вскинул на него удивленные глаза.

— Прошу прощенья, мистер кэптин, — с величайшим изумлением сказал он, — не думаете ли вы…

— Да, я думаю, — сказал Ларионов, всматриваясь вдаль.

Гарвей подошел еще ближе. Его борода, как привязанная, чернела на скуластом белом лице. Не осталось и следа его недавнего благодушного спокойствия.

— Но разве вы не знаете, мистер кэптин. — Он говорил тихо, чтобы не слышали окружающие, от волнения сбился, произнес какую-то гортанную английскую фразу. — Разве вы не знаете, что никогда, ни при каких условиях эсминец не сможет вступить в поединок с тяжелым крейсером. А «Геринг» считался даже карманным линкором. Прошу прощения, но это противоречит элементарным правилам военно-морской науки.

Ларионов задумчиво глядел на него. Теперь, показалось Калугину, в его усталых глазах на миг промелькнуло выражение странного удовлетворения. Его руки в потертых, белеющих засохшей солью перчатках сжались на ручке машинного телеграфа.

Гарвей глядел на него, даже приоткрыв от напряжения свои сухие тонкие губы.

— Видите, мистер Гарвей, — не громко, но очень отчетливо сказал капитан-лейтенант, — немцы тоже, конечно, уверены, что один эсминец не может навязать бой тяжелому крейсеру. Поэтому командир «Геринга» сделает логический вывод. Он подумает, что мы здесь не одни, что мы заманиваем его, расставляем ему ловушку. И, может быть, прекратит рейд.

Он говорил, как бы думая вслух, всматриваясь в пространство. Потом с легкой улыбкой взглянул на Гарвея.

— А кроме того, история нашего флота знает много примеров, когда русские моряки в не менее трудных условиях вступали в соприкосновение с противником и добивались победы. Эскадренный миноносец «Гневный» два с половиной часа вел артиллерийский бой с крейсером «Бреслау», пока тот не скрылся в Босфор. В Крымскую войну русский фрегат «Флора» всю ночь бился с тремя турецкими кораблями на паровом ходу и благодаря искусству своего экипажа к утру выиграл этот неравный бой.

Гарвей слушал, попрежнему приоткрыв рот.

— Но ведь это было ночью, мистер кэптин!

— Мы тоже можем создать ночные условия… — по-прежнему задумчиво сказал Ларионов. Но вдруг оборвал себя, распрямился, сразу стал как-то выше и шире в плечах. — Во всяком случае, благодарю вас, мистер Гарвей!

— За что? — спросил Гарвей еще более удивленно.

— За то, — сурово сказал Ларионов и смахнул с лица водяную пыль, — за то, мистер Гарвей, что вы помогли мне понять психологию наших противников.

— Разве я ваш противник?

— Нет, — небрежно сказал капитан-лейтенант, — вы не наш противник.

Он произнес эти слова, уже явно думая о чем-то другом. Гарвей, видимо, просто перестал для него существовать.

— Товарищ капитан, — повернувшись к Калугину, очень тепло сказал Ларионов, — вы бы обдумали радиовыступление, что-нибудь зажигательное для личного состава. О мужестве русских моряков-коммунистов, сокрушающих все преграды. Вас, мистер Гарвей, попрошу пройти в каюту, вы можете отдыхать, я больше не нуждаюсь в ваших услугах.

Его голос звучал все отчетливее, хотя суровая сдержанность попрежнему жила на худощавом лице.

— Есть подготовить радиовыступление, — сказал Калугин.

Гарвей молча отдал честь и пошел с мостика вниз.

— Старпом, — продолжал Ларионов. — Станьте к машинному телеграфу. Не снижайте оборотов. Я пройду в штурманскую рубку.

Капитан-лейтенант шагнул к трапу.

Навстречу, в расстегнутом на груди полушубке, в шапке, сдвинутой набекрень, взволнованно взбегал рассыльный.

— Товарищ командир! — уже издали он протягивал вьющийся на ветру листок. — Приняли еще радиограмму.

Капитан-лейтенант смерил его критическим взглядом.

— Вы что, рассыльный, к теще на бал собрались? Станьте как полагается по форме!

Вспыхнув, краснофлотец застегнул полушубок, поправил шапку, вытянулся — руки по швам.

— Товарищ командир корабля, разрешите обратиться с радиограммой.

— Дайте, — сказал Ларионов. Он взял розовый листок, не спуская глаз с краснофлотца. — И помните, Кириллов: то, что мы собираемся долбать какого-то паршивого фашиста, еще никому не дает повода нарушать форму одежды. Идите.

Рассыльный четко повернулся на каблуках. Только тогда Ларионов взглянул на радиограмму. Голубая жилка билась на высоко подбритом виске. Может быть, известие о подкреплении?

— Снова радио с «Ушакова», — сказал командир, и ничто в голосе не обнаружило глубины его разочарования. — Капитан сообщает, что при большом снегопаде крейсер исчез из видимости берегового поста. «Ушаков» выходит навстречу «Герингу», готов открыть огонь… Лейтенант, внесите в вахтенный журнал. Да поаккуратнее, а то потом разбирай ваши каракули… Пригласите в штурманскую рубку командиров боевых частей.

И, передав листок вахтенному офицеру, не держась за поручни, Ларионов спустился к штурманской рубке.

Высоко над топками рокочут прямоугольные горячие котлы. Сбоку — всегда задраенный наглухо люк шахты на верхнюю палубу. Внизу — рев форсунок, неустанно вдувающих в топку распыленную воздухом нефть, сигнальные звонки, блеск цветных ламп, холодный ветер вентиляции, овевающий темные от усталости лица кочегаров.

— В этом вот котле, товарищ инженер-капитан-лейтенант, похоже — три трубки, — отрывисто бросил Куликов.

Ираклий Тоидзе наклонил голову к продолговатой дверце толки. Смотрел в розовую, полную пляшущим пламенем глубину. Действительно, по стенке топки, из вертикальных, похожих на натянутые струны водогрейных трубок, сочилась тотчас превращающаяся в пар вода.

Тоидзе распрямился, шагнул к водонепроницаемой переборке, поднял тяжелую телефонную трубку.

— Вахтенный офицер? Командира корабля!

Высоко наверху, на мостике, Бубекин взял телефонную трубку.

— За командира старший помощник Бубекин.

— Фаддей Фомич! Докладывает командир БЧ-пять. Во второй топке правого борта потекли водогрейные трубки.

Корабль взлетел на волне, на мгновение повис неподвижно, сразу рванулся вниз. Качка усиливалась. Мичман Куликов стоял возле Тоидзе, смотрел на его озабоченное лицо. Есть о чем волноваться! Перед такой операцией, когда «Громовому» в любой момент может понадобиться вся его мощь, выбывает из строя один из котлов, корабль может лишиться трети своей быстроты. Лопнули водогрейные трубки, стало быть — нужно начинать ремонт, вода размывает топку.

— Ваше решение? — спросил с мостика Бубекин.

— Будем глушить трубки на ходу, Фаддей Фомич.