Хотя в «Бедных людях» уже вполне отчетливо определились многие черты, свойственные художественной манере Достоевского и прежде всего его гуманизм и высокое психологическое мастерство, по своей структуре этот первый его роман значительно отличается от гораздо больших по своему объему, более сложных по идейному содержанию и художественному построению романов Достоевского 60–х и 70–х годов. Если измерять «Бедных людей» масштабом последующего литературного развития, сопоставляя их не только с «Преступлением и наказанием» и «Братьями Карамазовыми», но и с романами других писателей 50–70–х годов — с романами Тургенева, Гончарова, Льва Толстого, — то «Бедные люди» приходится скорее отнести к жанру повести, чем к жанру романа в том более отчетливом и глубоком понимании этого жанра, которое окончательно сложилось в русской литературе позднее, под влиянием творческой эволюции всех этих великих романистов.

То, что Достоевский начал свой творческий путь романиста с небольшого романа, занимающего по своему жанру как бы промежуточное положение между романом (в том смысле, какое этот термин получил позднее) и повестью, не случайно. Вспомним, что «Герой нашего времени» Лермонтова возник в результате циклизации повестей. А такой характерный и выдающийся роман 40–х годов как «Кто виноват?» Герцена, так же как и «Бедные люди», по своему построению подготовлен в первую очередь развитием русской повести, тесно связан с повествовательной традицией, из которой и вырастает (и которую перерастает, приобретая новую качественную определенность, прокладывая дорогу уже не повестям, а роману 50–60–х годов как новому художественному явлению).

Путь развития «от повести к роману» представлял собой один из характерных, постоянно встречающихся в литературе 40–х и 50–х годов путей формирования русского романа. Достоевский по — своему прошел этот общий путь, характерный для всей литературы 40–х и 50–х годов — для Герцена, Тургенева, Григоровича, Толстого, — с тем различием однако, что с самого начала своего художественного пути Достоевский, как свидетельствуют «Бедные люди», особенно настойчиво стремился создать социально — психологический роман, основанный на принципах «гоголевского» направления. Основным зерном этого направления Достоевский в 40–е годы считал не столько «Мертвые души», сколько «Записки сумасшедшего» и «Шинель» с их патетическим изображением судьбы «маленького человека», трагически гибнущего в условиях враждебного и равнодушного к нему большого города.

Не только «Бедные люди», но и последующие крупные произведения Достоевского 40–х и 50–х годов, какими бы жанровыми определениями не пользовался для их характеристики сам романист, так же как «Бедные люди», еще близки по своему жанру к жанру повести, принципиально отличаются по форме от романов Достоевского 60–х и 70–х годов. Не случайно свое следующее после «Бедных людей» произведение «Двойник» Достоевский в письмах и в печати в 40–е годы ни разу не назвал ни романом, ни повестью. По образцу «Мертвых душ» он дал «Двойнику» в первой редакции подзаголовок «Похождения господина Голядкина», а в позднейшей, сокращенной редакции 60–х годов назвал эту повесть «петербургской поэмой». «Неточна Незванова», задуманная в 40–е годы как роман и оставшаяся незаконченной, в 60–е годы была сравнительно легко переделана Достоевским в повесть. Зато небольшой юмористический рассказ Достоевский в 40–е годы (не без шутливого оттенка) называет «Романом в девяти письмах» (1847), а «Белые ночи» (1848), близкие по своему жанру к психологическим повестям Кудрявцева, Тургенева («Андрей Колосов», 1844), Плещеева («Дружеские советы», 1848), имеют подзаголовок «сентиментальный роман», — подзаголовок, характеризующий, по — видимому, по замыслу автора, в данном случае не столько жанр произведения, сколько психологическую окраску воспоминаний героя — «мечтателя» и самое содержание его рассказа. После каторги, уже в конце 50–х годов, работая над «Дядюшкиным сном» и «Селом Степанчиковым», Достоевский в своих письмах попеременно называет оба эти произведения то «повестью», то «романом», не придавая этим определениям особого дифференцирующего значения. Таким образом, термины «роман» и «повесть» в понимании Достоевского в 40–е и 50–е годы не были резко разграничены друг от друга, часто переплетались и даже сливались в его представлении в единое целое. Лишь в 60–е годы жанры романа и повести приобретают в творчестве Достоевского более устойчивое содержание, разграничиваются и в его художественной практике, и в его теоретическом представлении. Этому разграничению способствует то, что приблизительно в это же время окончательно складывается самый тип романа Достоевского, — тот особый оригинальный тип романа, который позволяет говорить о Достоевском как об одном из величайших романистов русской и мировой литературы.

Уже второе произведение Достоевского «Двойник» (1846) и в идейном и в жанровом отношениях явилось новым звеном в творческом развитии писателя.

Главная тема «Двойника», как и «Бедных людей», — тема человеческого достоинства бедного человека и его права на счастье. Но к этой теме (которую Добролюбов считал одной из главных тем всей передовой литературы 40–х годов) Достоевский подходит теперь с иной стороны. Если в «Бедных людях» он стремился прежде всего показать гуманность, свойственную «бедным людям», их нравственное превосходство над обитателями богатых домов и аристократических кварталов, то в «Двойнике» акцентируется другое — то отрицательное, губительное влияние, которое общество оказывает на психологию «маленького человека». Господин Голядкин, герой «Двойника», в минуту, когда он, после долгих лет усердной и тоскливо — однообразной службы, почувствовал себя, наконец, близким к осуществлению своих весьма прозаических и скромных чиновничьих мечтаний, терпит постыдное и унизительное поражение в борьбе за руку дочери «его превосходительства». Это выбивает Голядкина из колеи обыденного существования, делает его жертвой посте пенно развивающейся душевной болезни. Болезнь обостряет его страдания, вызывает у него кошмарное чувство глубокого унижения и боли и в то же время обнаруживает в нем глубоко запрятанные прежде черты подлого карьериста и интригана, которые в запутанном сознании Голядкина вырастают в фигуру ненавистного ему, ведущего против него борьбу «двойника». Этим гротескно — фантастическим сюжетом Достоевский воспользовался в «Двойнике», чтобы показать внутреннюю противоречивость сознания своего героя, порожденную социальным унижением, нелепостью и несправедливостью чиновничье — иерархического мира, душевной раздвоенностью Голядкина.

Писатели — романтики Э. — Т. — А. Гофман и Э. По пользовались мотивом страшного «двойника» для того, чтобы показать трагические борения добра и зла в душе выдающейся, необычной личности, — личности, противостоящей «толпе», живущей в мире мещанской обыденности и прозы. Достоевский же, идя вслед за Гоголем, делает предметом своего психологического анализа именно человека «толпы», рядового чиновника, и в его душе вскрывает сложную борьбу противоречивых чувств и побуждений, которая приобретает разнообразные, комические и трагические грани. Господин Голядкин переживает ту же драму внутреннего раздвоения, его мучат те же страшные видения и кошмары, которые посещали романтических героев Гофмана или В. Ф. Одоевского. Но при этом Голядкин все время остается самым обыденным чиновником, обреченным¹ на пошло — чиновничье существование и духовно порабощенным им. Поэтому даже в наиболее фантастических его видениях причудливо сочетаются кошмарный бред больного воображения и самая пошлая, обыденная проза. Сочетание мрачного, причудливо — фантастического гротеска и пошлой обыденности и создает особую поэтическую атмосферу «Двойника». Образ Голядкина — младшего, подобного во всем реальному Голядкину, но являющегося при этом своеобразным сгущением наиболее подлых и унизительных качеств его души (в которых Голядкин — старший сам себе боится признаться), явился для Достоевского исходной точкой на пути к разработке темы психологического «подполья» героя — индиви- дуалиста и к одному из самых гениальных его позднейших творческих достижений в этой области — на пути к образу черта в «Братьях Карамазовых».[638]