Сам-то Ким с семнадцати лет кормил себя. Времечко было скудное, неласковое. И отправился он, полусирота, в свое долгое кочевье со стройки на стройку, какие тогда разворачивались вдоль родных берегов. Доводилось баржи грузить, таскать на собственном горбу мешки с цементом. И кирпич разгружать, и бревнышки вынимать из трюмов да с палуб. И все на плечах, на руках… Это позднее стали прибывать механизмы, и он поднялся на кран и за механика, и за капитана. Словом, не задарма ему эта «плавбаза» хлопотная досталась: повидал он виды на своем веку, заслужил.

Однако и Славка ведь тоже не в роскоши рос, а как и сам Ким — безотцовщина. Считал Ким Прокофьевич, с подобным себе они проще поладят. Да не тут-то было. Отчима он сторонится, будто нелюдя какого. И ведь ни словечком Ким его не задел, вместо сына родного пригласил жить к себе в рубку. «Успеем и дома друг дружке надоесть», — нахально отверг сопляк его предложение. И где ночует — неизвестно.

Да Славка не то что на него, а и на дядю Володю ноль внимания. Почему-то с ходу к Петрову прильнул. И готов с тем о чем-то лясы точить хоть сутками напролет. А борода и рад-радехонек, что напал на такого редкостного слушателя, забивает парню башку. Славку пора к настоящему делу приспосабливать, нацеливать на самостоятельную профессию, а краснобай этот заливает ему тары-бары-растабары. Про влияние солнечных лучей на красу девичьих очей. Или про то, как некий старорежимный купчина позабыл на острове котел. И по той якобы причине стал остров именоваться Котельным.

Когда они с Дарьей еще только женихались, Киму говорила она: «Мальчик у меня есть…» И представлял себе он стриженого мальчугашку — впору нос утирать. А встретил длинногривого, норовистого, необъезженного жеребчика. Не то чтобы отцом, а и по имени-отчеству Кима не назвал ни разу. И в кого получился такой неуступчивый? Ведь сама Даша женщина отзывчивая, сердобольная. И всякой нужде готова помочь.

А вчера вот она проявила мужскую твердость. Дело было так. Буксирчик рвануло в сторону, и он застыл на месте. Машина разом перестала постукивать, и буксирные дуги завибрировали. Пенье дуг всполошило всех. Дарья, к счастью, оказалась на палубе. Шлюпку спустила мигом. И так споро и ловко расцепила она подчалки и освободила буксир от барж, что позволила судну сманеврировать.

Прежде Киму не доводилось видывать ее в деле. А тут прямо-таки залюбовался, как она верпы заводит — одна в шлюпке. И на борт команды лебедке подает. Снимает верп с планшира, вяжет к нему конец каната, а другой конец заводит на лебедку. Теперь уже ни одну из барж не снесет на мель. И «Водник», освобожденный от барж, успел послушно соскочить с «кошки».

А затем сбурлачили общими силами караван поштучно: где Ким тянул своим краном, а где подталкивали самоходкой. Но они-то в этом деле вторые скрипки, потому что новое сцепление — уже не гуськом, а «пыжом», когда суда счалены меж собой бортами, — целиком Дарьина заслуга. У нее баржа с баржей схватываются как намагниченные — с первого захода.

Сам Княжев пригласил верповальщицу к себе наверх и ручку жал прилюдно: «Спасибо тебе, Дарья Корнеевна!»

Но вода, несмотря на пролившиеся дожди, все убывает и убывает. И морозец наплывает встречь — грозит сковать реку. А даже и при шуге ледяной, пусть самой легкой, самой текучей, таких оборотов, как последний Дарьин с перечаливанием, не произвести. Баржи неподатливыми делаются, неповоротливыми. Тем более и русло становится все коварнее. Прежние мшары, тянувшиеся по побережью блеклыми половиками, сменяются каменистыми обрывами. Рукава дробятся на узкие протоки. Сближаются щеки берегов. И мнится, что вот-вот сойдутся вплотную и сдавят суда, сплющат и изломают.

Особенно тяжко бывает в сумерках, от которых за полярное ясное лето отвыкли и глаз и воображение. В полутьме любой предмет видится крупнее самого себя. И скалы береговые возрастают до небес.

С того дня, как Славка нагнал их в пути, словно подменили Дарью. Нет прежнего тепла. На кране у мужа она уже не задерживается, будто стыдится кого-то.

— Брось ты хоть на ночь своего Славочку! — требует Ким.

— А он вовсе и не со мной ночует. Его Петров подле себя пристроил!

— Вот привадит он к себе малого — не оторвешь!

— И что в том дурного? — резонно заметила Дарья. — Пора и ему к какому-то берегу причаливать.

— Слишком высок для него тот берег! Чтобы на него взобраться, нужно к наукам терпение иметь…

— Что верно, то верно — отстал Славка от учения.

— И к ремеслу ни к какому не пристал.

— А все же он к таким людям тянется, у кого можно ума-разума набраться.

— Стало быть, не ко мне? — вконец разобиделся Ким.

Поняв свою оговорку, она поласковее склонилась к нему:

— Да уж не ревнуешь ли ты, Кимушка дорогой? — И, обхватив мужа за крепкую шею, сама чмокнула в губы.

Он высвободился из ее объятий: ласка некстати не смягчила его.

— Петров не девка, чтобы к нему ревновать, — попробовал поставить он все на должное место. — А ты капризам всяким потакаешь. Ну, с какой блажи он за тобой пострекал?

И враз поскучнела Даша. На широком, с легкой рябинкой лице ее промелькнула тень отчуждения. Она и сама-то не приспособилась к новой зависимости, а сын хоть рослый, да не взрослый — ему и того труднее…

— Чего тебе от него надо? — потребовала она от мужа.

— Хотя бы уважения.

— Хотя бы… Этого, между прочим, заслужить следует.

— Прикажешь выслуживаться перед сопляком? — отвернулся от нее Ким.

На «Водник» Дарья возвращалась помрачневшая. Она чутко прислушивалась к звону падавших с весел капель и пыталась заставить себя о чем-нибудь думать. Но не думалось.

В пути всякое случается. Можно было ждать худшего, а такая мелочь, как поломка двигателя на кране, не должна была задерживать караван и не задержала. Ким сам попросил: не жди, братва, мы вас нагоним!

Но ремонт затянулся. А караван успел показать хвост: приказ Княжева — ни минуты зазря не терять. Скрылся из виду островерхий палаточный навес последней учаленной к «пыжу» в кильватер баржи. И летучий дымок «Водника» уплыл ввысь. И так тихо стало вокруг, что лишь звон гаечного ключа разрывал устойчивое каменное безмолвие.

Колька — мальчишка-дизелист, помощник Кима, немой. Потому, его и в армию не взяли. А что немой — хорошо: с ним можно неделями молчать; только покажи, что делать, — он и без слов воспримет. Вот бы и Киму такого приемыша, бессловесного, безъязычного, — так ужились бы с ним и поладили миром.

Но к полудню засосало под ложечкой. И Ким Прокофьевич предложил похлебать супцу. Похоже, и Колька замечтался о том же. У них желания часто совпадают, как под копирку. Однако Дарьина жирнющая стряпня оказалась несъедобной без разогрева. Пробовали разжечь костер. Но в этакой пустыне из чего его запалишь? Из камня не сотворишь леса. Еще вчера караван миновал последние островки карликового леска. И теперь за береговыми уступами скал стелились одни бескрайние болота, дышащие предзимним парком. Седой иней уже и средь дня не сползал с пушистых почв, он как бы примерзал к ним, делая бархат мхов рыхлым и клочковатым. И зажечь клочья этой прелой ваты было не легче, чем подпалить лед. Дым еще кое-как стелился, но огня не получалось.

Зряшная потеря времени обозлила обоих. Воротившись на палубу, оголодавшие и злые, они снова принялись работать не поднимая головы. И по первости не приметили знакомую лодку, юрко вырулившую из-за заплеска. А углядевши гребца со спины, Ким вздрогнул — не сама ли Дарья пожаловала? Но вскоре убедился, что на веслах Славка. А за Дашу он его оттого принял, что напялена на нем была материнская вязаная кофта — для тепла.

Подгреб Славка важно и лодку не забыл принайтовить. Ухватившись за кранцы, хвастовски приподнялся к ним на руках.

— Загораете, чудики? — бросил одному Николке. — Ладно, не робей, воробей! Я тут голодающим хлебало доставил — в горячем виде, — и, подмигнувши дизелисту, сунул ему под нос большой палец «с присыпкой». А к Киму и не обернулся. Со дна шлюпки извлек сумку хозяйственную, в ней два термоса — суповой и с чаем.