— Вот это да! — вырвался возглас из штурманской рубки.

— Хороша, чертовка! — с восхищением воскликнул командир.

В стройной, изящной Русалке с большим трудом угадывался главный старшина Владимир Новиков. Длинные волосы, аккуратно подхваченные яркой лентой, алые губы, кокетливые взгляды — настоящая Русалка!

Нептун между тем басовито запел свой гимн:

— Я царь морей! И всех зверей, и кораблей!

— Ты царь морей, ты царь зверей, и кораблей, и кораблей! — угодливо подхватила под аккомпанемент аккордеона разноголосая свита владыки.

— Я властелин морских богатств, пришел, друзья, поздравить вас!

Словно по команде воцарилась тишина.

— Здорово отработано! — заметил кто-то с восторгом.

Нептун опалил его суровым взглядом — помолчи! — и обратился к командиру:

— Чьи вы, люди, будете, куда путь держите? Ответствуй, служивый!

Гляжу, Лев Николаевич, командир наш, смутился, даже покраснел. Видно, из-за необычности ситуации, когда от командира (от самого командира!) требуют ответа, да еще столь строго и властно. Но он быстро оправился и, не поддаваясь шутейной обстановке, серьезно и с достоинством доложил, что мы люди советские, мореходы известные, выполняем наказ Родины, по воле партии Ленина совершаем плавание подводное, групповое, кругосветное.

Величественно кивнув и похвалив командира за бодрый рапорт, Нептун, не без ехидства, заметил:

— Что-то от тебя, служивый, дымком попахивает, не балуешься ли зельем дьявольским?

Лев Николаевич опять смутился — видно, не ожидал этого каверзного вопроса. (Речь шла о курении, а на этот счет на подводных кораблях порядки весьма и весьма строги.)

— Каюсь, грешен, владыка. Вчера у компрессора пару затяжек сделал, — покаянно закончил он под общий хохот.

Так началось торжественное шествие Нептуна по отсекам атомохода. Хлебом и солью, по старинному русскому обычаю, встречали подводники морского царя. В свою очередь владыка вручал каждому подводнику почетный диплом — свидетельство о переходе экватора.

— Вот, получил аттестат морской зрелости, — подняв над головой диплом, с восторгом сказал турбинист Александр Смагин.

Оно и действительно так: наше долгое и трудное плавание — это серьезный экзамен на зрелость, духовную и техническую, моральную и психологическую.

Из отсека в отсек степенно шествует Нептун со свитой. Мы знали, что обычно праздник заканчивается всеобщей купелью. Но это возможно лишь на надводном корабле. На подводной лодке — увы, это невозможно. Но без купели же нельзя! И ухитряются спутники морского царя кому полстакана морской воды за воротник выплеснуть, кому из чайника тихонечко в карман спецовки нальют. На то и компания темная…

А Нептун серьезный ведет разговор, требует ответа на вопросы, которые иных ставят в тупик.

— А где это ты, любезный, таким словам пакостным научился, которыми уста нередко оскверняешь?.. — задал он вопрос любителю крепкого словца.

— Не из-за тебя ли, служивый, всей боевой смене очки по итогам соревнования сброшены?.. — спрашивает другого.

— А научился ли ты картошку чистить, как коки требуют?.. — вопрос третьему.

И все это — с вполне определенным прицелом…

Обойдя весь атомоход, Нептун вернулся в центральный пост и произнес прощальную речь.

— Я пропускаю через экватор экипаж доблестный с кораблем вашим атомным. Плывите, други, в полушарие Южное! Буду рад снова встретить вас на экваторе, в Океане Великом, чтобы пожать ваши руки крепкие!

И как старый подводник, владыка пожелал нам, чтобы всегда число погружений было равно числу всплытий.

Слушал я речи Нептуна — Смирнова и думал, что не ошиблись мы в выборе, прекрасно он справился со своей ролью.

За праздничным ужином шел оживленный обмен впечатлениями от памятного ритуала. Повторяли остроты Нептуна, вспоминали проделки свиты, отмечали, как хороша была Русалка. Этот день, конечно же, никогда не забудется…

Сигнал учебно-аварийной тревоги прозвучал неожиданно и властно. Соскочив с койки, я взглянул на часы и понял: сейчас вахта командира и он решил воплотить в жизнь «испытанное тонизирующее средство», о котором мы условились заранее. То есть «подбодрить» моряков тревогой. Звонки гремят: длинный… короткие… «Аварийная тревога, пробоина в первом отсеке!» — дублирует сигнал голос вахтенного офицера. Но звучит этот голос настолько лениво, буднично, будто со сна, что каждому мгновенно становится ясно, что в действительности никакой пробоины нет. «Как можно испортить дело одной лишь интонацией голоса, — с досадой подумал я. И тут же мысль продолжилась: — Надо потом на разборе поговорить об этом с офицерами».

В «аварийном» отсеке довольно оживленно и людно. Я увидел здесь Геннадия Михайловича Мироненко — нашего парторга. Он внимательно следил за всем, что здесь происходит, и, хмурясь, делал пометки в записной книжке.

У Мироненко привлекательная внешность. Хорошо сложен, высокого роста, у него широкие плечи, большие сильные руки — и все это сразу выдавало в нем спортсмена. Он и действительно был отличным баскетболистом и в соревнованиях не раз выручал команду нашей лодки, спасая от, казалось бы, неминуемого поражения. Здороваясь с ним, чувствуешь сразу же большую силу его руки, которая способна мягка и даже вроде как нежно ответить на рукопожатие, но тут же без особого труда может отдать гайку на прикипевшем фланце, которую никак не могли стронуть с места его подчиненные. Светло-серые глаза, родинка на переносице придают его лицу какую-то кротость и обаяние.

Главное, что отличает его от других, не менее способных и добросовестных офицеров, это умение полностью, без остатка отдаться интересам дела, коллектива, службы. Весь экипаж атомохода, его задачи, успехи и неудачи — все это неотделимо от его личной жизни.

Поэтому он воинственно непримирим ко всяким проявлениям равнодушия и неуважительного отношения к тому, что создано экипажем, всему, что может повредить доброму имени коллектива атомохода. Однажды совершенно случайно я стал невольным свидетелем горячего разговора Мироненко со своим близким другом. Они не видели меня сидящего в старшинской каюте и громко говорили, настолько громко, что я невольно стал прислушиваться к ним. На брошенную приятелем реплику: «А мне-то что? Пусть они думают… Нам сказали — мы пошли…» — Мироненко закипел:

— Кто это они? — В голосе Мироненко чувствовались нотки гнева. — У них что, партийные билеты краснее, чем твой?

Собеседник, видимо, не ожидал такого поворота. Он что-то негромко сказал, пытался перевести на шутку, но Мироненко ее не принял.

— Нет, голубчик, не юли! Я тебя совершенно правильно понял. Не может быть среди нас таких, чья хата с краю. Такое дело вершится, а ты… — с упреком закончил он.

Я тогда подумал: «Не кончится у них этим разговор, своему другу он такое не спустит. Потом напомнит не один раз!»

Вот так, не скажешь, что у него мягкий характер, хотя в жизни, во внеслужебное время, у него подчас не хватает твердости, о чем он сам довольно самокритично как-то признался в порыве откровенности.

Геннадий Михайлович Мироненко был избран секретарем первичной партийной организации нашего подводного атомохода — это его общественная работа. А в первый отсек он сегодня пришел потому, что должность командира дивизиона живучести обязывает его заниматься подготовкой экипажа к борьбе с водой, паром, пожарами, которые весьма опасны для любого корабля, а для атомной подводной лодки — особенно.

Выбрав удобный момент, когда по новой вводной большая часть личного состава забралась в трюм, я пробрался к торпедным аппаратам. На мой вопрос, как он оценивает действия подводников, Мироненко ответил: «А вы сами внимательно присмотритесь, что у них за «фасадом»…»

Вначале мне казалось, что моряки действуют хорошо, даже здорово. Громко, с этакой молодецкой лихостью отдает распоряжения старшина отсека, так и хочется похвалить мичмана. Моряки четко и сноровисто орудуют аварийным инструментом. Только чересчур уж громко докладывают: «Есть, включить помпу!», «Дается воздух в отсек!», «Есть, обесточить…». Однако как-то невольно я обратил внимание на то, что, отдавая команды негромким тенорком, мичман бросает умильные взгляды то на Мироненко, то на меня, явно ожидая похвалы, одобрения. Мне стало неловко, я отвел глаза.