Теперь думаю: если мне захотелось мотоцикл (будь он проклят!), смог бы я поступить по-другому? Конечно, попытки к этому были. Но ведь главное состояло в том, что мне надо было дождаться самого Петра Саввича, поговорить с ним, и все вышло бы по-другому. Разрешил бы — не было б погони. Не разрешил — я спокойно бы уехал с Витькой. Значит, моя судьба заключалась в одной минуте нетерпения или торопливости, или трусости, если откровенно о себе. Я смалодушничал… Одну минуту… Или меньше того. Мгновение. На что же я, интересно, тогда надеялся? Вернуться и поставить на место мотоцикл? Да, но это уже было после совершенной ошибки. Итак, мгновение…

Значит, надо себе зарубить на носу: всегда и везде, прежде чем что-нибудь сделать, хорошенько обдумать, взвесить, проанализировать. Это как раз и будет моя судьба — в обдуманных действиях и поступках…

Мотоцикл я все же исковеркал. Тут уж оправдывайся не оправдывайся, а факт остается фактом. Ущерб нанес прямой. Выходит, следователь прав. Выгораживать себя, искать свою невиновность, подводить действия под непреднамеренные нет смысла Хочешь не хочешь, а идти к Певню придется. Ну, а желания — абсолютно никакого. Но струсить во второй раз — не имею права. Надо идти…»

Гришка от велосипеда отказался. В Дубиловку пошел пешком. Не шел, а заставлял себя переставлять ноги в сторону Тещиной поляны. Перед глазами всплыл эпизод, когда Сталина, обозвав нахалом и хулиганом, выставила его со двора. Выставила аккуратно, красиво, наступая на него всей своей мощной фигурой, но не дотронувшись даже пальцем. Словно магическая сила тогда отталкивала его от нее. Гришка запомнил, как звонко захлопнулась за ним металлическая калитка, звякнула щеколда, как, тяжело сопя и бормоча себе что-то под нос, председательша ушла в дом.

Гришка тогда медленно плелся по пыльной тропинке у самого забора, низко опустив голову, и мысли, словно растревоженный улей, гудели в его голове. Обиду переносить тяжело, но обиду незаслуженную — вдвойне тяжко. Он пытался тогда выстроить свои мысли в какую-то цепочку, но она тут же рвалась, рассыпалась, теряла звенья, и только горький осадок наполнял душу, беспомощная злоба вырывалась из сердца наружу, превращаясь в тяжелые вздохи, а то и непроизвольные возгласы…

Теперь он снова шел в тот дом. Не повторится такая же встреча? Решил: если только разговор с Петром Саввичем или его женой перейдет на повышенные тона, уйдет. А там будь что будет.

Чем ближе подходил к дому председателя, тем беспокойнее становилось на душе. За время, которое он шел сюда, Гришка заранее составил сценарий встречи, заготовил фразы, предназначенные хозяину или хозяйке. Казалось, на все случаи…

Возле сарайчика подала голос собака. Гришка очень удивился: ее лай был похож на лай Барбоса. Такой же хрипловатый, надорванный, прерывистый. По первому впечатлению можно было определить: на цепи взрослый пес. Это немного успокоило. Разговор о собаке, видимо, отпадет.

Немного потоптавшись у калитки, Гришка решительно открыл ее, и одновременно открылась дверь на веранде. На крыльцо шагнула Оксана, широко улыбнулась и пошла ему навстречу. Гришка от неожиданности открыл рот, так и замер, не переступив порог калитки.

— А я о тебе только что подумала, — как ни в чем не бывало защебетала девушка. — Проходи, чего стоишь?

— Ты-ы почему дома? — пришел в себя Гришка.

— Чудик. Милиция вызвала.

— Ах, да…

— Понимаешь, — улыбалась Оксана, вплотную приблизившись к Гришке, — из-за такой ерунды сорвали с занятий. После твоего отъезда я сразу же выслала им письмо, где черным по белому написано, что ты ни в чем не виноват, что я тебе разрешила на время попользоваться отцовским мотоциклом, разумеется, без его разрешения.

— Зачем же тогда вызвали?

— Здесь одно «но», — улыбка исчезла с лица Оксаны, она взяла Гришку за руку и, как прежде, повела в сад. — Ты только не сердись и ничего плохого не думай о нас. Ладно?

Гришка промолчал.

— У моей матери почерк очень похож на мой. Это естественно. Она учила писать меня с трех лет. Следила за каждой буковкой. И ту злополучную объяснительную написала она. От моего имени. Так получилось, Гришенька. Она ведь тоже ничего не знала о твоей аварии. Погорячился отец, не разобралась мать… Мало ли чего в жизни бывает…

— Но я же приходил узнать твой адрес, а она…

— Наверное, человеку признать свои ошибки не так просто. Стоит ли ее осуждать за это? Прости ты ей…

Боже мой! Никто ничего не знал, не виноват, ошибки… А его собирались упечь в тюрьму. Гришка сложил лодочкой руки, прижал их к груди и, легко вздохнув, уставился в бездонное чистое небо. Судьба? Или что? А Оксана тем временем продолжала:

— Понимаешь? Когда я прочитала, что вызываюсь по делу гражданина Качура, у меня мурашки по коже полезли… Только тогда до меня дошла суть и серьезность твоего положения. Стало страшно за тебя…

— Я же говорил тебе об этом…

— Говорил… Я видела, что ты ревнуешь, и меня это больше заботило, чем какой-то мотоцикл…

Гришка в упор рассматривал Оксану, и образ ее затмевал все остальное. Он, кажется, и не все слышал, что она говорит. Перед ним стояла та же вчерашняя подруга-одноклассница, без макияжа, с той же прической, на него смотрели те же голубые бездонные глаза в обрамлении пушистых ресниц. Пухлые губы будто тянулись к нему. Все обиды, накопившиеся за последние тревожные дни, стали угасать, таять, как лед.

— Значит, мать лгала? А за ложные показания…

— Предупреждали…

— А дальше?

— Оставим, Гришка, эти разговоры. И мать тоже. Я же говорила: отец виноват. Видел бы ты, как он в то утро бушевал. Меня силой, с постели, ничего не объяснив, усадил в машину и увез к тетке. Я не успела даже опомниться… А что было с мамой — не спрашивала.

— А я пришел к твоему отцу.

— Зачем он тебе? — Оксана легким, казалось, небрежным движением, откинула назад рассыпавшиеся на груди волосы. — У нас с ним был серьезный разговор. Понимаешь, он к тебе больше претензий не имеет.

— А искореженный мотоцикл? — вырвалось у Гришки.

— Пустяки! — махнула рукой Оксана. — Его продали.

Гришка молчал, обдумывая сложившуюся ситуацию. Будто весь инцидент исчерпан. Певни обзавелись новой собакой, продали мотоцикл, подозрения в воровстве отпали. Оксана как ни в чем не бывало снова потянулась душой к нему. Значит, есть справедливость на свете… Есть и судьба. Но почему Оксана ни слова о том парне? Не снова ли это какая-нибудь игра? И как после всего случившегося отнесется к нему председатель? Видишь ли, претензий не имеет. Зато теперь он, Гришка, может предъявить свои претензии. Какие? Он еще подумает… Но главное — посмотреть в глаза этому человеку. Может, и говорить ничего не надо, а просто — посмотреть в глаза…

— Я должен увидеть отца, — напомнил Гришка.

— Должен — встречайся, — спокойно сказала Оксана. — Вам рано или поздно все равно придется встретиться. Так лучше не откладывать…

Она взяла его за руку и, словно послушного теленка, повела дальше в сад.

«…Какой это был вечер! Сама природа будто пришла мне на помощь. Ни порыва ветра, ни облачности. Над нами висел голубой купол, усеянный жемчужинами. Замер птичий хор в лесу. Но там, на озерце, чудом уцелевшем среди мелиоративных канав, хором квакали лягушки. Да так громко, так слаженно, что мы невольно заслушались их хоровым искусством.

— На дождь, — тихо сказала Оксана.

— Как на свадьбе, — старался пошутить я. — Мотивы-напевы веселые.

Оксана в ответ хихикнула, положила свою руку на мою, наклонилась через стол ко мне. И как-то тихо, заговорщицки спросила:

— Ты зачем забрал назад документы? Решил таким образом мне отомстить?

Меня бросило в жар. Наступившая темнота была кстати: раскрасневшееся мое лицо Оксана увидеть не могла.

— Мне не нравится медицинский.

— Я уже это слышала. Даже мой двоюродный брат удивился, узнав, что ты тут же изменил свое решение.