И они будут квиты.

И она сможет забыть о Ровене и заняться своей жизнью.

— Потому, — ответила Топаз.

— Нет, все нормально, Эндрю, — ответила Ровена. — Я понимаю, бизнес есть бизнес.

Косточки на кулаках побелели от ярости, когда она сжала телефонную трубку.

— Боюсь, что нет, — ответила она. — Я уже звонила председателю компании. Мы не можем позволить себе такие деньги. Нет, все нормально, «550 Мьюзик» — большая фирма. У вас все будет хорошо. Желаю удачи.

Ровена говорила искренне, не осуждая менеджера ни секунды. Это его работа — как можно лучше устроить дела группы, и она понимала: на его месте она вела бы себя так же.

— Мне надо было шевелиться побыстрее, — сказала она себе.

Ровена положила трубку и посмотрела за окно. Там, на 7-й авеню, в одном из тех зданий, — Топаз Росси.

Снова зазвонил телефон.

— Гордон, — бросила она в трубку.

— Можешь ты мне объяснить, что, черт побери, происходит? — резко спросил Джош Оберман.

— Ну, думаю, это все, — сказал Джон Айткен. — Спасибо, — поблагодарила его редактор. — Ричард Гибсон доволен статьей, тебя ждут хорошие деньги.

— Надеюсь, — ответил парень с чувством.

— Пошли мне по факсу окончательный вариант домой, хорошо? — попросила она. — Я хочу прочитать сразу, как только будет готова. — Длинными пальцами она рассеянно катала теннисный мячик по столу.

— Хорошо, — он повесил трубку.

Топаз обвела взглядом пустой кабинет.

— Прямо в яблочко, — сказала она.

На Манхэттене стояла осень. Ровена все еще держалась. Пока от отзыва в Лондон. Барбара Линкольн и Майкл Кребс настояли, чтобы она осталась и подготовила запуск альбома «Хит-стрит». Для Северной Америки, может, это и воспринимается как диск «Уорнерз», но для остального мира — это группа «Мьюзика», объяснял Кребс Оберману.

— Ей надо найти группу, Майкл, — сказал Оберман.

— Я знаю, — согласился Кребс. — Она найдет.

Через неделю Ровена нашла «Обсешн»[8], талантливую группу из Бруклина, и очень тихо и спокойно поймала их.

После того как дело было сделано, она отправила теннисный мячик в «Америкэн мэгэзинз» на имя мисс Топаз Росси с запиской: «Тридцать — пятнадцать».

— Ну, ты молодец! — воскликнула Барбара.

— Стараюсь, — скромно ответствовала Ровена.

Джош Оберман ничего не сказал, он считал, переводя доллары в фунты стерлингов, и думал — продвинется ли он после этого дальше. Еще один такой альбом — и его утвердят президентом компании пожизненно.

— Привет, это Алекс Иссеулт из «Эм-ти-ви-ньюс», — засияла сногсшибательная брюнетка с экрана, сидя в лимузине и обаятельно улыбаясь. — Ходят слухи, что новейшая британская супергруппа «Атомик масс» намерена устроить большое представление в связи с дебютом своего альбома «Хит-стрит» на Мэдисон-Сквер-Гарденз в Нью-Йорке. Представительница «Мьюзика рекордс» сообщила — дело только за разрешением городских властей. «Атомик масс» выпустит бесплатные приглашения на свои выступления, которые состоятся во время турне по Штатам. Вероятно, группа воспринимает себя наследницей потрясающей «Ганз энд роузез»[9].

Она сделала паузу, чтобы еще раз одарить всех ослепительной улыбкой.

— «Атомик масс» получит право на первое в своей жизни выступление на стадионе, а поклонники, которые придут на концерт, станут обладателями талонов на скидку при покупке альбома…

— Могу я верить своим ушам? — спросил Оберман с наигранным отвращением, когда автомобиль соскользнул с экрана, открыв огромную афишу с надписью: «Век «Атомик» начинается второго ноября». — Не может быть, чтобы ты вот это устроила.

— А почему нет? — дерзко спросила директор.

— Да потому, что это точная копия того, что Бернстайн и Менсх сделали при запуске «Металлики».

— Ну и что? — спросила Барбара. — Я, например, уверена — надо учиться у мастеров.

— Слушай, Линкольн, — начал Оберман, совершенно побледневший. — Ты…

— Не волнуйся, Джош, я спросила разрешения, — успокоила Ровена.

Старик явно расслабился.

— Менсх заявил, что если я хочу оказаться настолько неоригинальной, то ему плевать.

— «Металлика» продала двадцать триллионов экземпляров не потому, что появилась на Мэдисон-Сквер-Гарденз, — сообщила Барбара. — Они продали двадцать триллионов, потому что сделали феноменальный альбом.

— Совершенно верно, — хором произнесли Джош и Ровена.

— У нас уже два миллиона, Джош, — сказала Ровена. — И в запасе много торговых точек по стране. С альбомом работают два агента, идет реклама в печати, на радио и телевидении, расходы на маркетинг огромные. Мы задумали программу именно такого масштаба…

— Хорошо, хорошо, — поднял руки Оберман. — Делайте что хотите.

— Этот альбом продаст сам себя, — настаивала Барбара.

— Прекрасно. Тогда я вычеркиваю расходы на маркетинг, — ухмыльнулась Ровена, хитро посмотрев на Барбару.

У Ровены был список международных телевизионных станций, радиостанций, привлеченных к рекламе «Хит-стрит», она отправила его по факсу компаньонам «Мьюзика» в других странах. Список состоял из четырех страниц, это без американских. Она сняла копию и послала Майклу. Он ей сразу же позвонил.

— Я горжусь тобой, ты действительно здорово поработала, Ровена.

— Спасибо, — ответила девушка, тая от удовольствия.

— Я вполне искренне, — настаивал Кребс. — Я не знаю работника лучше.

— Без тебя так бы не получилось.

— Получилось бы, может, список оказался бы чуть меньше.

Повисло молчание.

— Я хочу быть с тобой, — ласково сказал Кребс. — Могу я приехать завтра?

— О да, — только и ответила Ровена.

Она уставилась на телефон, обмирая от счастья. Ради вот таких редких моментов нежности и любви она готова была умереть. Она так сильно его любит, так страстно, хотя понимает — взаимности нет, и Кребс никогда не притворялся. Ей надо уйти от него, но одному Богу известно, как это трудно. Она ведь пробовала.

Первый раз крупная стычка случилась из-за того, что Ровена — понимая, Кребс не любит ее, — считала, что он хотя бы уважает ее желания. Они были вместе в Дублине, слушали новую группу, а после пылкого занятия любовью Майкл заговорил о своей жене. Ровена восприняла его бесчувственность и бестактность как удар в живот. И сказала ему.

— Мы поговорим об этом утром.

— Нет, — заявила Ровена, в ее голосе слышалась боль, застрявшая комом в горле. — Я больше не увижусь с тобой.

— Никогда? — спросил Кребс, приподнимаясь в постели на локте.

Боже мой, он что, садист? Ему доставляет удовольствие делать операцию на открытом сердце без анестезии?

— Никогда, — сказала она, и слезы потекли по ее щекам.

— Иди сюда, — сказал Кребс.

Но она убежала, а едва добравшись до своей комнаты, рухнула в кровать. Это мучительно, это ужасно, и хотя он, конечно, обыкновенная сволочь, одна мысль, что она никогда не будет с Майклом снова, стала настоящей мукой. Ей пришлось буквально схватить себя за руки, чтобы удержаться и не позвонить ему: она, мол, передумала. Ровена проплакала три часа, пока не уснула в слезах.

Утром рано встала и выехала из гостиницы. Стюардесса на борту «Аэр Лингус» поинтересовалась, хорошо ли она себя чувствует. Ровена покачала головой — все в порядке, но отказалась от обеда и от напитков. Пять часов лета до дома она думала только о Майкле Кребсе.

Неделю Ровена почти не ела, не спала, каждый день для нее стал настоящим марафонским забегом. С мыслью о Кребсе она просыпалась и с мыслью о нем засыпала. А потом, через три дня, начались сексуальные страдания — жизнь превратилась в кошмар.

И тогда он позвонил.

— Не слишком ли долго ты тянешь? Ты же по-прежнему от меня без ума, — в голосе Майкла слышалась усмешка.